Денис Коваленко - Татуированные макароны

— Наши пацаны там, в Чечне гибнут, а ты, тыловая крыса, здесь облюбовал себе тепленькое местечко.

— Д-д-да я! — опомнившись, взревел Андрей Викторович.

— Чт-т-то т-т-ты, — так же заикаясь, парировал Черкасов, когда взбешенный бывший боевой офицер, в порыве, схватил его за рукав свитера, намереваясь выкинуть этого… из уборной, а может и даже…

— Работу хочешь потерять? А то будут тебе вместо Афгана н-н-нары, — засунув руки в карманы брюк, быком уперся Черкасов, смотря прямо в глаза побагровевшему, но крайне растерявшемуся охраннику: вокруг стояло с десяток подростков, и не просто подростков, а свидетелей…

Убрав руку:

— Т-ты у меня ещ-ще… — не договорив, он с достоинством оправил свою форму и под общее хихиканье вышел из уборной. Спустя четверть часа Черкасов объяснялся в кабинете у директора. Понуро, опустив взгляд, выслушивал он громы и молнии Виктории Борисовны, директора школы. Выслушав и что-то промямлив в свое оправдание, он, тихо извинившись перед стоящим здесь же подполковником в отставке, сказал волшебную фразу: «Я больше так не буду». А спустя пять минут, только они оба покинули кабинет, Черкасов странно улыбнулся и, как ни в чем не бывало, вновь бессовестно смотря охраннику в глаза, усмехнулся, заикаясь: «К-как служба б-браток?!», только по плечу не похлопал.

«П-подонок» — негромко ответил офицер и, держа осанку, зашагал на свой пост.

…Первым уроком была история. В ожидании учителя ученики столпились в коридоре; кому не хватило места на подоконнике, стояли возле окон и, разбившись на компании, трепались, от безделья коротая время.

Женя, как обычно уединившись, стоял в углу возле лестничного пролета и смотрел в окно, созерцая хмурое, готовое разразиться дождем небо. Мысли его неизменно возвращали во вчерашний вечер, как Женя ни забивал их песнями; мысли настырно заглушали мелодию, причиняя Жене немало страданий. «Это все вино, — мысленно оправдывал он самого себя, — это все вино». Причем, что более его тяготило, чем сами воспоминания, так это то, что он, к своему, как он уже понял, несчастью, по-настоящему испытывал к Саше чувства; для него все вчерашнее было не просто так. До утра пролежал он без сна в своей постели и единственное, к чему он пришел, это сразу же, только увидев Сашу в школе, объясниться с ним, что ничего не было, что все случившееся останется их тайной; они, конечно, как и прежде будут друзьями — но и только. И… не надо Жене, чтобы Саша приставал к его матери, Жене ничего не надо… даже больше, он видеть этого Черкасова не хочет… Он не хочет… чтобы им… кто-то «обладал». Это слово колом врезалось в его голову; он не хочет, как Вера Сергеевна, ему это противно, он обычный человек… Словом, Женя окончательно запутался и измучил себя всеми этими противоречиями. Все, о чем он мечтал, — остаться одному. Пусть мать творит, что ей вздумается, лишь бы Саша оставил его, Женю, в покое…

Таким и застал его вошедший в коридор Черкасов.

— Здорово, Женек! — прогремел он на весь коридор.

Женя не знал, куда ему деться. И так маленький, он, казалось, стал еще меньше ростом. Он постарался улыбнуться, вышло не очень — криво и болезненно. Подойдя, Черкасов, даже интимно, поинтересовался:

— Ну, что сегодня вечером делать будем?

Женины лоб, скулы и щеки враз покрылись розовыми пятнами стыда; кривя рот в застывшей улыбке, он будто онемел.

— Все будет о’кей, Женек, — интимно продолжал Черкасов. — Я свое обещание выполню, я уже все придумал, мамашу твою оприходую, а с тебя за это — полминьета. Хе, даже в рифму, — довольный собой хмыкнул Черкасов и тут же отошел к позвавшему его Юре Моисееву.

В ужасе, уже не побледнев, а помертвев, проводил Женя вальяжно удаляющегося Черкасова и бессмысленно смотрел, как тот, подойдя к компании пацанов, во главе с Юрой Моисеевым, о чем-то весело заговорил с ними.

«А вдруг… обо мне», — ударила внезапная мысль, и Жене показалось, что Черкасов в разговоре несколько раз кивнул в его, Женину, сторону. — Ему же ничего не стоит, у него же нет ничего святого… «Единственный мой принцип — это отсутствие всех принципов», — вспомнил он любимую Черкасовскую фразу, — я ему этого не прощу — шептал он одними губами, не в силах удержать мысли в голове, — не прощу я ему этого…

— Здравствуйте, — громогласно прозвучало, покрывая стоящий в коридоре гул. Ученики, как один, обратили свои лица к двери кабинета истории. Женщина с суровым лицом, в сером брючном костюме, низкорослая и с зычным, выработанным за тридцать лет работы в школе, голосом, никак не вяжущимся с ее ростом, стояла с классным журналом 10 «А» под мышкой возле двери кабинета истории. — Заходите, — открыв двери, она первая ступила в кабинет. Как раз прозвенел звонок к уроку.