Денис Коваленко - Татуированные макароны

И Черкасов не протянул Жене журнал, а сам, вместе с журналом, перешел на диван…

— Теперь у нас есть настоящая тайна, — потянувшись всем телом, чуть слышно произнес Черкасов, — теперь мы с тобой больше, чем друзья; а ты знаешь, мне это даже понравилось; только еще сильнее женщину захотелось.

Женя не ответил. Он не сказал бы, что ему это было противно, но… какой-то необъяснимый стыд испытывал он в эту минуту — как Вера Сергеевна, — выскочила паническая мысль и следом один за другим, путаясь, закружились, сменяя друг друга, куча образов, от которых Жене хотелось сгинуть от охватившего его стыда. Возник неизвестный муж Веры Сергеевны, возвращающийся из бани… И мать! Она ведь сейчас может вернуться… А Саша довольно потягивался, лежа на диване, и никакого стыда в его лице Женя не увидел, лишь удовлетворение — ему лишь сильнее захотелось женщину, — странно, но именно эта мысль более всего мучила Женю… она его… оскорбляла — да, его оскорбляла эта мысль. Женя вдруг поймал себя на том, что он… ревнует.

— А с женщиной, думаешь, было бы лучше, — с тихой дрожью в голосе спросил он, не замечая, как руки его стыдливо закутывают его нагое тело в покрывало.

— Конечно, — не задумываясь, ответил Черкасов, — уверен, с женщиной лучше; у женщины грудь, талия, и у женщины есть… — повернувшись на живот, Черкасов хитро подмигнул и игриво шлепнул Женю ладошкой.

Волна ненависти нахлынула откуда-то снизу и комом встала у Жени в глотке; сдерживая себя, чтобы не заплакать, он торопливо поднялся с дивана и, собирая разбросанную по полу одежду, еще торопливее оделся, открыл ящик стола, где россыпью лежали несколько разномастных сигарет, на черный день, взял одну и — что случилось впервые — закурил здесь же, в комнате. Он ненавидел сейчас Черкасова… Неожиданная злая мысль пришла ему в голову, сев на край дивана, он внимательно посмотрел на Сашу, все еще нагим лежащего на диване, и неожиданно произнес:

— Саша, мы же с тобой друзья — так?

— Так, — почувствовав подвох, Черкасов поднялся с дивана и, подобрав с пола джинсы, стал торопливо одеваться.

— Переспи с моей матерью. Ради меня. Ради нашей дружбы.

— Вот так Женя, вот так тихоня, — в каком-то возбужденном удивлении повторял Черкасов, быстро шагая в сторону Ваганьковского кладбища. — «С матерью моей переспи». Ну, блин, Женя, ну… Женя. — Не выдержав, он рассмеялся — на минуту представив себя в постели с Жениной матерью…

— Ну уж нет! — вновь смех разобрал его. — Ну, Женек, ну… блин, — все повторял он, не в силах прервать свое дикое, громкое гоготанье.

Он остановился возле трамвайной остановки.

«Куда я, собственно, ехать собрался? — вопрос возник сам собой. — Черт возьми, ведь в клуб иду — по привычке, точно на автопилоте», — он немало удивился этому факту. Намерения идти в клуб у него не было. Выйдя от Жени, он, как само собой разумеющееся, направился в сторону клуба.

— Бывает же, — удивился он вслух. — А почему бы и нет? — следом решил он. — Вон, и трамвай подходит. — Окончательно утвердившись в своем намерении, он вошел в трамвай, сел на свободное место и, ткнувшись лбом в холодное стекло, бессмысленно уставился в огни вечернего города.

Уже переехав мост, он, точно очнувшись, подумал: «Время-то… Там ведь сейчас никого нет. А, ладно, — мысленно отмахнулся он, — прогуляюсь, а там…» — И, вновь вспомнив о Жене, широко оскалившись, прошептал: — Ну, Женя, ну тихоня…

Без всякой надежды дошел он до двери клуба «Юных техников». Он и прошел бы дальше, дошел бы до следующей трамвайной остановки, сел бы в трамвай и поехал бы обратно домой — как он и собирался сделать — если бы не заметил в окне кабинета рисования тоненькую, чуть заметную полоску света между краем окна и шторой.

— О, как! — с минуту он, не зная, позвонить или нет, стоял и смотрел на эту тоненькую бледно-розовую полоску, исходившую, наверняка, от настольной лампы.

И такое любопытство Сашу разобрало…

«Скажу… что рисунок свой пришел забрать. Матери моей… она очень захотела его увидеть. Нет… Шел мимо. Да, скажу правду: шел мимо, увидел свет…» — более не мешкая, он уверенно подошел к железной двери и вдавил кнопку звонка.

Дверь не открыли и после повторного звонка. Более того, полоска света исчезла.

«Или с женщиной или… с женщиной», — мгновенно решил Черкасов. И так его это раззадорило, что, не удержавшись, он постучал костяшками пальцев в окно, стучал долго, настойчиво.

Пожалуй, не пей он сегодня вина, не будь его голова вскружена последними событиями этого дня, он вряд ли позволил себе такую наглость, как стучать поздно вечером в окно кабинета рисования, когда его лично там никто не ждал, и явно видеть его там никто не хотел, — но это-то и разжигало больше всего.