Денис Коваленко - Радуга в аду

— И чего не убил? — спросил Игорек.

— Потому, что не из вашего я мира, — резко ответил Денис, — потому, что не умею я лаяться, не умею все ваши терки-говнотерки рамсить и разруливать, — и этот гаденыш нутром это почуял. Только дернись он — порвал бы я его; он и не собирался меня на гоп-стоп брать, он, что называется, чисто на базар меня разводил.

— А чего тогда остановился, и, как сам выразился, лаяться с ним начал? — резонно спросил Игорек, — если, сам говоришь, базарить не умеешь, а бомбить он тебя не собирался?

— А черт его знает… Зацепило, — в досаде произнес Денис.

— Ну, и чего дальше? — оживленно поинтересовался Малек.

— Дальше? — странно глянул на него Денис, Малек почему-то смутился, — дальше — он смотрит мне в глаза, и взгляд его стекленеет, потому, что мой взгляд озверел, потому что готов я был. Вижу его глаза и знаю — теперь он меня тем более не ударит, но и не стушуется. И что мне теперь? Вот, где я попал. Говорю, уже остывая: «Слушай, взгляд у тебя, вроде, нормальный, зрачки не расширены — не пьяный, не под кайфом. Чего так ведешь себя, чего дерзишь незнакомому человеку, который, к тому же, старше тебя?» — «А когда я тебе, ёп те, дерзил?» — «Да хоть сейчас, ругаешься и на ты меня называешь», — «А кто ты такой, чтобы мне выкаться с тобой? Я у тебя денег спросил, мне пять рублей на пиво не хватает. Нет у тебя, и иди себе, ёп те, я у другого стрельну. Я с тобой нормально — денег спросил. У меня бы спросили, я бы дал, если бы были. Мало ли какие проблемы у людей». — «А у тебя проблемы?» — спрашиваю. «У меня нет проблем». — «Ты больной?» — спрашиваю уже в досаде. — «Да», — отвечает. «И чего у тебя болит?» — «Все». — «Что, все: печень, почки, голова?» — «И почки и голова». — «Ну, и чего ты такой больной к людям пристаешь, иди, лечись, принимай микстуру, какое тебе пиво», — и он уже мне говорит: «Не хороший у тебя взгляд». «Еще бы», — отвечаю, и вдруг: «А зовут тебя как?» — «Паша, и чё?» — и стоим мы, как два бычка — нос к носу, так ведь до бесконечности можно стоять; и этот Паша, как понял, говорит: «Чего ты на меня вылупился? Нет у тебя денег — иди отсюда», — и таким тоном, точно, это я к нему пристал. И все, — глухо произнес Денис, — чувствую себя полным идиотом. Понимаю, что уйди я — все, проиграл: начал с ним лаяться, заговорил по его правилам — все… И ударить его не могу.

— Почему?

— Потому, что было у меня уже так, — в еще большей досаде ответил Денис. — Месяц назад. Когда собаку свою в логу выгуливал. Там достаточно людей собак выгуливает. Большинство — мужчины в возрасте, я там самый молодой. А месяца два назад парнишка, лет пятнадцати… тоже дерзкий, с гонором. Оно и понятно: рядом все люди взрослые, степенные, разговоры все ученые ведут, все по-взрослому, ему лестно, что он в такой компании. А сам бестолковый, без тормозов, матерится к месту и не к месту, и когда женщины рядом — все взрослее хочет казаться, мужественнее . Сам рыжий, взгляд с прищуром, не пуганый. Никто ему не замечает, точно так и надо. Спрашиваю, а чего он такой? Говорят, да чего с дитём связываться, мы ему делаем замечание, ему все равно, и ты не замечай. Я и не замечал. Когда вечером на прогулку вышли, подхожу, с каждым здороваюсь, руку протягиваю, ему руку протянул. Он — руки в карманы: «Виделись», — говорит, и все тем же мужественным тоном. Я, как опущенный, с протянутой рукой стою. Он уже отвернулся, с мужиками о чем-то умном разговаривает. У меня от такого все аж перевернулось, думаю, вот, гаденыш. Сам стою, покраснел, губы дрожат. Ладно, думаю. Утром встречаю его, из всей компании — он гуляет, да парень лет тридцати, спокойный, размеренный, коммерсант, запчастями к автомобилям торгует, но это не важно. Поздоровался я с ним и подхожу к этому чертенку рыжему. Причем, в тот вечер с коммерсантом обсуждали это, говорил он мне: «Ребенок он, почти дурачок. Не обращай внимания». Нет же, только увидел утром этого ребенка… За вечер такое во мне накипело; словом, только увидел его взгляд с этим прищуром, морду его лисью, озверел. Подхожу, с ходу ему: «Тебе что, руку мне вчера в падлу было пожать? Что я, как дурак, с протянутой рукой перед тобой стоял», — ответил феноменально, и, главное. С вызовом: «Так мы с тобой виделись, чего мне с тобой дважды здороваться? Здороваются один раз». — «Да хоть тридцать, — я враз завелся, — хоть пятьдесят». И он, вижу, заводится, в глазах страх, в голосе дерзость, и выдает мне это идиотское: «И чё?» — «Да ни чё!» — и пощечину ему влепил, не сдержался; это его: и чё? взбесило. «Блядь, увижу еще раз, будешь со мной по тридцать раз на день здороваться, руку не будешь опускать, я тебя, шусёнок, научу вежливости», — он отпрянул, смотрит волчонком, желваки вздулись, как от несправедливой обиды. Я развернулся, к тому коммерсанту подхожу, (он молча за всем этим безобразием наблюдал). Только подошел, он мне негромко: «Зря ты так, он же мальчишка еще, а ты ему пощечину», — я растерялся, — «ты же в педагогическом учишься. Понимать надо». Больше ничего не сказал. И у меня вдруг так ладонь, которой я эту пощечину влепил, зажгло, аж до зуда. Самому противно, стыдно даже.