Денис Коваленко - Радуга в аду

Засыпая, чувствуя, как входит в голову этот незримый гвоздь, он часто, в серо-коричневой дымке, видел себя, спрятавшегося где-нибудь в норе, поджавшего ноги, голову накрывшего руками — как он лежал на постели, и видел, как вокруг, не замечая его, убивали друг друга люди; они не бились стенка на стенку; резали, рвали, душили все подряд — каждый защищал себя: женщины хватали своих детей и отбивались ими от их отцов, старики, старухи, девушки, юноши яростно отбивались друг от друга, только мелькали руки, державшие что-то, скалились зубы, рвали мясо, ногти впивались в глаза… И не было никого — кто был хотя бы вдвоем . Каждый сам за себя — дрался. И только он, один, спрятавшись в своей норе, тихо умирал в этом страшном шуме. Всегда заканчивалось одним — тишиной.

Тихо, лишь редкие стоны: «Помогите», — в задавленном хрипе просили: «Помогите».

Еще глубже зарылся Вадим в свою нору, еще плотнее спрятал голову: нет его, он умрет сам, не надо…

— Вадим, — кто-то несильно трепал его плечо, — Вадим.

Обернулся резко. Мама склонилась над ним, мама несильно трепала его за плечо. — Вадим, послушай, — он вслушался. За окном отчетливо прозвучало:

— Помогите! — тишина. И в хриплом надрыве: — Помогите… люди… а-а-э-э. — Все стихло.

— Слышал? — прошептала мама. Вадим кивнул. — Может, милицию, может, позвонить?

Осторожно Вадим сел на кровати. Тихо было. Ни звука. Но голос был. Не показалось. Не могло двоим показаться.

— Пьяный, скорее всего, — наконец, шепотом предположил Вадим, — до дома не мог доползти, на помощь звал. Все нормально, мама, иди спать.

Постояв еще немного, мама коснулась ладонью головы сына, тепло от этого стало, спокойно. — Извини, — чуть слышно прошептала мама, вернулась на диван и легла, все еще вслушиваясь. Но голоса больше не было. Ночная предрассветная тишина.

Утро наступило; все как всегда: тяжелое, нездоровое, пасмурное. Хорошо, что все ушли. И сестра, и мама уходили рано. Это хорошо. Иначе, он не выдержал бы. Эта памятлива старуха, с первой минуты, только веки его открылись, и глаза увидели свет, — потянула из самого нутра, медленно, с наслаждением наматывая на свои кости, так медленно, что все он вспомнил, каждую мелочь: лицо матери, голос сестры… Темную кухню, и стену, в которую ударился он лбом. — Да! Я был у отца, да, я продал и пропил твой поганый телефон, — мерзостно звучал в мозгу голос.

‑У-уф-ф! — выдохнул он. Вскочил. Долго сидел на кровати, все уставившись в одну точку. Сколько он просидел так… — Фу, — выдохнул, поднялся. Вон. Бежать из этого дома, точно это был чужой дом, чужие стены, чужая кровать. Он оделся быстро. Постель, скомканная, так и осталась — не было времени. Ни секунды нельзя было здесь оставаться. Бежать.

Дверь прикрылась, негромко щелкнул замок; он скоро спустился к выходу — на улицу, на воздух.

У входа в подъезд белая десятка с черными тонированными стеклами. Валера любовно сметал с нее щеточкой снег.

— Здорово, Вадим, — как ни в чем не бывало, приветствовал он.

— Привет, — буркнул Вадим, и скоро прошел мимо.

Уже на выходе из двора, у последнего подъезда, стояла компания парней, человек пятнадцать, большинство Вадим знал — жили в том же доме, где жил и он или в ближайших домах. Надо было подойти, поздороваться. Вадим подошел.

— Слышал, Петруху вчера замочили, — пожимая Вадиму руку, сурово произнес один из парней.

— Гастарбайтеры хреновы, — кто-то зло проскрежетал.

— Все, пора их мочить, сук, — еще один злой скрежет.

Парни были настроены решительно, лица все суровые, злые. Кто-то, в который уже раз, теперь Вадиму, рассказывал:

— Купил себе DVD и пошел с пацанами обмывать. На стройку пошли, к сторожам в вагончик. Все уже расходиться, Петруха пьяный, все ему мало, еще пива купил, вернулся. Видно, что-то не поделили. Короче, чего там случилось, подробности не известны, видно, слово за слово… Короче, говорят, Петруха одному в рожу, а ему по башке трубой. Петруха без сознания. Очнулся и домой пошел. А сторожа, спьяну или с перепугу, что Петруха на них заявит — догнали его, один его еще по спине трубой. Петруха орать, звать на помощь, а второй сторож пакет ему на голову, тот самый пакет, в котором Петруха им пиво принес для обмывки DVD. Надел на голову пакет и завязал на шее. И все… задохнулся Петруха. Вот такие дела, ‑ сквозь зубы заключил кто-то.

— Никто ничего, — сказал другой парень.

— Вот народ блядский, — заметил еще кто-то.

— Говорят, что если бы ему пакет на голову не завязали, жив бы был.