Денис Коваленко - Радуга в аду

— Действительно, раритетная вещь, — согласился публицист, — можно коллекционерам показать. У меня есть один знакомый, — Борис Евгеньевич произнес это совсем сонливо и все поглядывая на настенные часы, показывавшие уже без четверти двенадцать.

— Так вот, черт возьми, из-за этой купли-продажи весь сыр бор и разгорелся, — и, в конец разгорячившись, Серегин отец заходил по комнате, ловко минуя все эти столы и стулья, — понимаешь, Боря, брат наш младший, этот осел с коммерческими наклонностями, услышал где-то, что в этих первых ножных «Зингерах» поршни из палладиума сделаны.

— Из палладия, — поправил Борис Евгеньевич, и, тяжко вздохнув, теперь глядел в окно, все соображая, как бы поделикатнее распрощаться. Серегин отец, рассказывая, не прекращал выхаживать по тесной комнате, шлепая босыми пятками по липкому, залитому рассолом и затоптанному ботинками линолеуму, ко всему, он эмоционально размахивал руками, тряс ими, стучал ладонью по лбу, и еще многое делал, отчего у Бориса Евгеньевича буквально кружилась голова.

— Палладий, палладиум, это не важно. Важно, что этот мой младший осел решил на этой машинке подзаработать. Представляете, — глядел он на гостей, — он пришел к сестре и заявил ей, что машинка стоит семнадцать тысяч долларов. Пришел он к сестре со своей женой, той еще коммерсанткой, и втроем они стали думать, как бы ее продать. Все уже передумали, даже деньги успели поделить, (причем поделили по-честному — по-справедливости — пополам: ему половину и сестре, ребро ей в дышло — тоже половину).

— А разве машинка не ваша? — заметил Вадим, заинтересовавшийся этой историей.

— Молодец! — набросился на него Серегин отец, — вот, что значит — молодежь! Молодец! — повторил азартно. — В том-то и дело, Вадик, что машинка эта, как только мать наша из деревни ко мне переехала, когда дом продала, чтобы братцу квартиру купить, и переехала ко мне вот в эти хоромы , потому как братец, видите ли, ремонт затеял — нашел причину, чтобы мать сбагрить, у него жить негде, а у меня? А у сестры, у которой отдельная квартира! Но мама ко мне переехала, потому, как эти все — сволочи, им — мать быстрее бы сдохла, они за этот дом ее чуть не перегрызлись, и она, чтобы помереть спокойно, ко мне, к своему старшему. И вместе с остальными вещами, машинку эту чертову привезла, и померла благополучно, год уже, как схоронили. Царствия тебе небесного, мамочка. За родителей, — он налил всем водки. Здесь совестно было не выпить. — Не чокаясь, — сказал Серегин отец и выпил, — вот, — задумчиво вздохнул он. — Вот! — воскликнул в прежнем азарте. — У моей жены своя машинка, новая, вот, погляди, — он вдруг схватил Бориса Евгеньевича и потащил его, — вот, погляди, погляди. — Борис Евгеньевич, следом Вадим, вышли из-за стола. — Вот, — победно указал Серегин отец на швейную машинку, стоящую на подоконнике, — новая, современная, электрическая. На хрена мне и моей жене еще одна? Вот, глядите! Видите! Новая, высший класс! — и Борис Евгеньевич и Вадим согласно закивали. — Мне эта их «Зингер» ножная и даром — на хрен ее в дышло! Стояла себе вот здесь, — он тыкнул пальцем за телевизор, — здесь вот стояла и пыль собирала. И год назад. Вы только вдумайтесь, год назад, как только мать схоронили, я сразу заявил, что нам вторая машинка не нужна и пусть забирает ее, кто хочет. И все. Все от нее отказались. Никому она оказалась не нужна. Хоть бери ее и с окна вниз. Хоть продавай. Хоть… — не найдя подходящего слова, он лишь отмахнулся, — Боря, пошли, — потянул он Борю обратно аз стол.

— С удовольствием, — смиренно произнес Боря, — только ты успокойся, только не мельтеши.

Сели за стол. Серегин отец продолжал:

— По большому счету, ни сестра, ни брат — прав на эту машинку не имели, тем более, публично от нее отказались — при свидетелях. И стоять бы ей за телевизором еще сто пятьдесят лет. Но в одно не прекрасное воскресное утро, когда мы всей семьей спали — звонок. У меня ж теперь мобила, — он показал свой старенький сотовый телефон, — я теперь крутой, — усмехнулся, — беру трубку, брат звонит, спрашивает — дома? А где ж мне еще быть, — отвечаю. Он и говорит, что они с женой сейчас к нам в гости приедут, машинку забирать, дескать, сестра подорвалась, говорит — заберу машинку, и все. Я говорю: да ты озверел, полшестого — какая еще к лешему машинка. Трубку повесил. Звонок. Сестра звонит, с городского, брат хоть с сотового, а этой курве все нипочем — с домашнего мне звонит, кричит: «Я сейчас приеду, брату машинку не отдавай, она семнадцать тысяч долларов стоит», — я ей: да хоть мильён. Вы озверели все?! — она, сестра, перепугалась, что машинку продадут без нее. За ночь у нее ум за разум зашел. Она еще раз позвонила — чтобы я не отдавал ЕЁ машинку брату, она за ней приедет. Ведь до визга орала в трубку, что эта машинка ее. Никакого палладиума (Борис Евгеньевич промолчал), в машинке нет, и что машинка эта дорога ей как память, и продавать она ее не будет и продать никому не позволит. И чтобы мы, не дай Бог, не вытащили из нее этот палладиум. В шесть утра хотела припереться. Я сказал, что мы спим. Ни в какую. Приперлась. Но брат — на машине приехал раньше нее. Почти в полшестого. Жена моя озверела от такого визита. Я говорю ей — хрен с ними. С братом машинку в коридор выволокли. Жена полы, где машинка стояла, протерла, она, жена моя, такая чистюля, что страсть, и в полшестого утра полы мыть будет. И сестра — вот она, нарисовалась. Сразу машинку осматривать, проверять; говорит, что палладиума в ней нет и быть не может, и все такое. Машинку завернули, в машину к брату погрузили, и он ее к сестре отвез. Я думал, все кончено. Не тут-то было. В обед сестра позвонила мне и заявила, что машинку она проверяла, палладиума в ней не нашла. И не нашла только потому, что мы: я, брат, жены наши, сын мой, короче, все мы, пока она до нас добиралась, палладиум этот вытащили, и полы еще протерли, чтобы преступление скрыть, (представляешь, как на это моя жена обиделась), и… и сволочи мы после этого последние. Неделя уже прошла. Сестра с нами разругалась, объявила всех нас мародерами и ворами, и всем треплется направо и налево, что мы вытащили из ее машинки палладиум, продали его за семнадцать тысяч долларов и затаились. И что через год мы обязательно купим себе по автомобилю, и тогда все выплывет на чистую воду.