Денис Коваленко - Радуга в аду

— Ему, скорее всего, и дадут пожизненное, — заметил дядя Глеб, — по крайней мере, на этом настаивает обвинение.

— Так ведь он никого не убил, — вопрос прозвучал так неожиданно, что и дядя Глеб, всегда общавшийся с Вадимом через зеркало заднего вида, обернулся, и взгляд — точно не было никого, и тут — нате вам…

— Что ты хочешь этим сказать? — взгляд был прямым и совсем не насмешливым.

— Так ведь он никого не убил, — несмело, все же выдержав этот взгляд, повторил Вадим.

— Так ты считаешь, что он должен был кого-нибудь убить? — прямо спросил дядя Глеб, уже отвернувшись, и наблюдая за Вадимом через зеркало заднего вида.

— Нет, я так не считаю, — чуть слышно произнес Вадим и, глядя не в лицо дяде Глебу, а в затылок, — но… на всю жизнь… ни за что.

— Что!? — дядя Глеб вдавил тормоз, «Волга» прижалась к обочине, встала.

— Глебушка, — глянула на него перепуганная тетя Аня. Она еще не видела мужа таким; нет, конечно, видела, но при этом ребенке, при Вадимчике, — Глебушка…

— Подожди, — прервал ее дядя Глеб. — Значит, Вы, молодой человек, считаете, — тетя Аня совсем перепугалась — чтобы Вадимчика и так — на Вы, — что порезать охотничьим ножом восьмерых человек, в основном, пожилых людей, безоружных, значит, по-вашему, это нормально, это ни за что? А если бы там оказалась ваша мама, это было бы тоже — ни за что? — дядя Глеб сказал все это негромко, но… страшно он все это сказал.

— Я… я не считаю, — потерялся Вадим, — я просто… Он же никого… Никого не убил.

— Вадимчик, ну правда, ну к чему все это, зачем ты защищаешь этого убийцу, этого преступника, — почему-то успокаивала теперь тетя Аня именно Вадима, — Это же, правда, преступление. И ты вот так говоришь, что ни за что, что это так и надо, — заговорила она настойчивее, и глядела теперь на Вадимчика уже не так, уже как-то по-другому, не по-матерински…

— Я не говорил — что так и надо, я сказал, что он никого не убил. А за это на всю жизнь не сажают. Вон, и по пять человек режут — за три рубля режут, и убийцу сажают лет на десять — пятнадцать. А здесь никого — и на всю жизнь: я вот почему, я вот что хотел сказать, а не говорил — что он правильно сделал, — Вадим в волнении смотрел на дядю Глеба, — и про маму мою вы… зачем, — он даже обиделся.

— Ну, хорошо-хорошо, — вдруг примирительно произнес дядя Глеб, — чего уж там. Я и не обвинял тебя. Просто ты многого, вижу, не понимаешь, здесь совсем другое; грабят, режут — это все…

— Русских, а евреев нельзя, — выскочило из Вадима.

— Ну, знаете ли, молодой человек, — прежняя суровость вновь появилась в лице дяди Глеба, — ну… знаете.

— Извините, — Вадим открыл дверь и вылез из машины. Не оборачиваясь, он скрылся во дворах.

— Ну и типчик, — произнес дядя Глеб.

— Глебушка, ну… чего ты…

— Ладно, поехали, — дядя Глеб нажал на газ, и «Волга» не спеша вырулила на дорогу.

— Вот жиды, вот евреи, — все более раздражался Вадим. В эту минуту он ненавидел этих дядю Глеба и тетю Аню. Он и сам не знал, с чего в нем вдруг взорвалась эта ненависть — с чего?.. «Потому, что евреи», — вот и все, что смог бы он ответить.

Он шел по каким-то дворам, не понимая, зачем он здесь, где он, и куда теперь идти. Только выйдя на проспект, он, наконец, понял, где он. Совсем недалеко, всего в квартале был его старый двор, та самая общага.

Вадим шел, и, с каждым шагом эта внезапная ненависть росла в нем; он видел грязь, видел лица людей, стариков, видел дорогие автомобили, и, видя всю эту нищету и роскошь, ненавидел — дядю Глеба и тетю Аню. Словно, именно они были виноваты во всей этой нищете, в том, что вот эта старуха что-то выискивает в мусорном контейнере, а те два пэпээсника заталкивают в машину пьяного мужичка — и в этом виноваты дядя Глеб и тетя Аня. Во всем виноваты они одни: и что Вадим когда-то жил в общаге без ванны, и что отец обижал его маму, а теперь он несет этот чертов сотовый телефон этому отцу, и что они ездят в Испанию, а его мама больше двадцати лет — на заводе на двадцатиметровой высоте, и деньги еще недавно заняла, чтобы до зарплаты еды хватило, и что сестра работает в магазине и продает всяким алкашам пиво и выслушивает всякую грязь: во всем — во всем виноваты эти дяди Глебы… «Если бы там была твоя мама», — вспомнил, совсем обозлился.

— Сволочи, — вырвалось негромко. Вадим, уже входя во двор общежития.

Двор, да и сама общага, мало чем изменились все та же разруха, только на окнах первого этажа сурово стояли решетки, а так, все то же, те же мужички на лавочках возле подъездов с распахнутыми, а где и сорванными дверями, подъездные стекла выбиты, стены изрисованы и исписаны; те же пеленки, распашонки, трико — казалось, как повесили их сушиться шесть лет назад, так они и висят на проволоке, привязанной к деревьям; все то же, только грязи не было — снег все до поры спрятал.