Денис Коваленко - Хавчик фореве...

— Как? — Я совсем растерялся. — Вы же сами указали мне именно на этот дом, я же помню…

— Правда не мой.

Возле подъезда на лавочке сидели две пожилые женщины. Не раздумывая, я направился к ним.

— Извините, — сказал я, подойдя к женщинам. — Вот ветеран, вы не подскажете… — Неизвестно с чего я разволновался, даже покраснел. — Ваш ветеран? — нелепо закончил я с какой-то наивной надеждой.

— Нет, — ответила одна из женщин, внимательно оглядев еле стоявшего на ногах старика. — В нашем подъезде он не живет.

— Это не мой дом, — слабо крикнул мне старик и неловко махнул рукой, призывая меня обратно.

Я вернулся к старику.

— Я не знаю… — начал я. — Вы же сами… Где же ваш дом? Вы же мне уверенно сказали, что это, — я указал на пятиэтажку, — это, — повторил я, — ваш дом.

— Да… сказал, — признался старик. — Я думал, что мой… Нет, не мой… А где же мой? — растерянно взглянув на меня, спросил он. — Сынок, где же мой дом?

— Может, вы скажете… Может, знаете… — Я слов не находил. — Извините, где он живет? — с какой-то уже досадой спросил я у женщин.

— Не знаю, — ответила все та же женщина. Вторая пристально и бесцеремонно смотрела на меня, так, точно сейчас попросит: «А документы ваши покажите», — от этого ее взгляда я даже разозлился: и чего она так смотрит?!

— Понимаете, — не выдержав ее коровьего взгляда, обратился я прямо к ней, — ветеран, я его на лавочке нашел, он просил меня проводить его до дома, сказал, что вот этот дом — его. Он живет в нем — он мне так сказал.

— В нашем дворе он не живет, это точно, — наконец сказала женщина, сам голос ее звучал бдительно и с нескрываемым подозрением. — Я здесь уже тридцать лет живу. Ни разу его не видела, — заключила она, пристально взглянув на ветерана.

— Вон там, сынок, — вдруг опомнившись, воскликнул старик и указал куда-то в сторону.

— Спасибо, — бросил я женщинам, вернулся к старику и силой повел его туда, куда он указывал. Быстрее бы избавиться от него; я почти волок его за собой, старик начинал меня раздражать; его брюки терлись о мой плащ… Сжав зубы, я терпеливо вел его, надеюсь, к его дому.

— Сынок. — Старик остановился. — Я забыл. Не похож этот на мой дом.

— Хорошо! а какой он? — не выдержал я. — Какой он, ваш дом?! Панельный, кирпичный; сколько в нем этажей?

— Не помню. — Старик бессмысленно смотрел на панельную девятиэтажку, возле которой мы теперь стояли. — Я не помню, — повторил он и неуверенно предположил: — Может, вон тот? Может, он? — с невыносимой надеждой смотрел он на меня.

Я отвернулся.

— Может, и он, — ответил я устало, мне стало стыдно и неловко глядеть на этого потерявшегося старика. Стараясь держаться от него подальше, почти на вытянутых руках, всякий раз брезгливо вздрагивая, когда его брюки касались моего плаща, вел я его к той самой лавочке, где нашел.

— Не бросай меня здесь, — попросил старик. И добавил, совсем как ребенок: — Я домой хочу.

— Я рад помочь, отец, только где он — твой дом?

— Я не помню.

— А я не знаю, — в тихом раздражении произнес я и, бросив: — Извини, отец, — не оборачиваясь, скоро зашагал прочь.

Какая теперь, к чертям, гордость, патриотизм и медали; стыд неизвестно за что и ненависть — вот что сверлило меня, заставляя брезгливо вздрагивать при одной мысли о его зассанных штанах. Мне хотелось скинуть с себя запачканный плащ и выбросить с глаз долой!.. Впрочем, истерика прошла быстро; не успел я спуститься в метро, как, захваченный суетой, благополучно обтерев об чьи-то штаны и плащи свой плащ, уже забыв о старике, злился на какую-то дамочку, оступившуюся и своим блядским каблучком пребольно отдавившую мне ногу. Конечно, она извинилась, улыбнулась… Ну ее к черту!.. Стало так муторно и противно, что, дохромав до платформы, я думал лишь… да ни о чем я уже не думал — ненавидел всех и все.

Войдя в вагон, я стремительно плюхнулся на освободившееся место, опередив какую-то женщину… и плевать! Пусть что хотят обо мне, то и думают. Я так лихо поднырнул под эту даму, что она чуть не села мне на колени. Смутилась, покраснела, немалых сил, видно, стоило ей удержаться на ногах, но ни слова мне не сказала, даже взглядом не укорила. Зато полсалона посмотрело на меня как на ничтожество. А — плевать! Вам надо, вы и уступайте, и нечего тут… Какой-то крашеный малохольный очкарик уступил женщине свое место. И замечательно! И нечего на меня глаза свои пялить!.. Впрочем, никто глаза на меня уже не пялил. Но мне очень хотелось сейчас, чтобы пялили, а еще лучше — чтобы корить начали, осуждать, морали читать… Уже откровенно я задирал всех нахальным взглядом — каждого разглядывал: дескать, ну давай, скажи мне что-нибудь, только попробуй!.. Взгляд мой никого не задел. Они не собирались со мной связываться. Они презирали меня… Мне очень этого хотелось — чтобы они презирали. По крайней мере, это лучше равнодушия, но, скорее всего, они даже и не презирали меня, а…