Юнус Чуяко - Сказание о Железном Волке

— Нужна моя помощь, князь наш старый?..

— Нужна! — уже чуть тише заговорил дедушка Хаджекыз. — И твоя помощь, Кызыу!.. И твоя, наша младшая невестка… Есть у нас пустые сапетки?.. Много? А куда высыпать кукурузу из большого полосатого мешка, э?

— Сейчас я спущусь вниз! — тут же пообещала Роза. Тогда она еще мало знала дедушку Хаджекыза.

Мама, уже успокаиваясь, спросила:

— Зачем тебе так много сапеток?.. Зачем этот бездонный мешок — его не поднять даже трем мужчинам!

— А-енасын! — закричал дедушка и опять воздел руки. — Наш Сэт станет в Екатеринодаре самым большим начальником — куда мы деньги будем складывать?

Но разве можно было на дедушку обижаться?..

Он вдруг отчего-то вздохнул и заговорил очень искренне и очень серьезно:

— Я все понимаю, мальчик!.. Если ты и в самом деле будешь стараться, ты многого добьешься. Даже если я спрошу тебя, сможешь ли ты стать самым большим начальником в России, ты и тут скажешь: смогу!.. И будешь очень стараться… Но я хочу знать другое, понимаешь?.. После этой своей долгой и серьезной учебы… сможешь ты стать простым аульским джегуако?

Я старался найти слова — вот что мне хотелось сказать ему: «Значит, сам ты ни читать, ни писать не умеешь, но джегуако ты был, да еще, говорят, каким, а я — если окончу исторический факультет университета, да еще какого, какого!.. Что же я тогда — не смогу?»

Такое у нас с ним бывало: пока я пытался подобрать слова, чтобы ответить вежливо и достойно, как и подобает отвечать не только родному дедушке, но и вообще уважаемому пожилому человеку, он вдруг уже схватывал мою мысль, уже сам пытался мне отвечать…

— Раньше были другие времена, Сэт!.. Совсем другие.

Читать на бумаге он не умел — выходит, с лица считывал?..

— А как же, Сэт?.. В старое время можно было нигде не учиться и ничего не заканчивать, как теперь, но быть очень хорошим джегуако. Таким, как Пакэ, которого всегда будут помнить, пока люди будут ценить острое слово. Но эти времена давно прошли — да, Сэт! Я знаю, что говорю. Если Аллах поможет, ты это хорошо поймешь. Потом, Сэт! А пока мы должны решить: этот твой…

Он замялся, и я сказал:

— Факультет…

— Да, он… Поможет он тебе потом, если ты решишь стать джегуако?.. А ты решишь, Сэт! Кровь тебя позовет… Моя кровь! Наша кровь, Мазлоковых .

Не знаю, о чем они говорили с отцом, но утром тят буквально набросился на меня… Еще не рассвело, я спокойно себе спал, когда он громко заговорил, стоя посреди комнаты:

— Ты что, потому и выбрал это ученье, что там можно вставать после обеда?.. Я ухожу на работу, боюсь, что уже опоздал, а ты храпишь себе!.. Нет, мальчишка!.. Уж если и учиться — то учиться так, как люди на земле работают, не разгибаясь с утра до вечера! Вставай, лентяй! Хватит спать. И передай матери, чтобы к вечеру она собрала тебя…

Когда возле автостанции Биболет уже сажал меня на попутную машину до Белореченска, дедушка Хаджекыз отозвал в сторону. Повел на меня подбородком, негромко сказал:

— Кровь…

В суете я сперва не понял: провел рукой по щеке, пальцем мазнул под носом, поглядел на руку.

— Кровь джегуако! — торжественно сказал дедушка Хаджекыз. — Не забывай о ней! Слушай, когда она говорит… Слушай ее внимательно, Сэт. Учись понимать и успокаивать… Не делай так, как она говорит — сперва сто раз подумай. Пока не выучишься…

О самом дедушке Хаджекызе говорили, что он родился с шичепшинэ [7] Национальный музыкальный инструмент. в руке — он мог бы стать таким же знаменитым Джегуако, каким был в свое время Пакэ.

Ему еще не было и шестнадцати, а ему заказывали песни, и все шкуры от съеденных на праздниках быков и баранов отдавали уже только ему — он сам потом делил их между музыкантами и певцами, которые были на двадцать, на тридцать лет старше его… Потом началась германская война, и дедушке пришлось бросить шичепшинэ и взять в руки винтовку… Но выстрелы на свадьбах и на других джегу [8] Праздник. нравились ему, видно, больше, чем перестрелка в окопах — домой он, когда началась революция, вернулся с георгиевским крестом, завернутым в носовой платок, но без винтовки.

— Пусть они сперва разберутся, в кого стрелять! — якобы говорил дедушка.

Он был ранен в ногу, прихрамывал, и это давало ему возможность отказываться от мобилизации — хоть от белой, а хоть и от красной… Он попробовал было снова взять в руки свой верный шичепшинэ, но не те пошли времена… Нынче справляли свадьбу, и он пел песню в честь жениха, а завтра жениха ставили за амбаром к стенке и долго не разрешали потом хоронить. Люди злые и неумелые, те, над кем он еще недавно смеялся в своих куплетах, сделались вдруг чуть не князьями, стали притеснять аульчан и требовали, чтобы он, Хаджекыз Мазлоков, сочинил песню о трех кунаках: о Ленине, о Буденном и об их верном боевом товарище, председателе комитета аульской бедноты, каком-нибудь Кериме Бадыноке, да…