Юнус Чуяко - Сказание о Железном Волке

— А нарты умели терпеть!

— А-енасын! — конечно! — выкрикивал дедушка. — Они умели сражаться, умели работать, но и терпеть они тоже умели — запомни это, запомни, мой маленький Сэт!

Всякий раз это была у нас как бы некая психологическая разминка — дальше начинался урок, который часто тут же переходил в экзамен.

— Слушай! — начинал вдруг дедушка нарочно вкрадчивым голосом. — Я забыл: какой породы твой конь?

— Мой Дуль-Дуль?

— Так его зовут? — словно себя, а не меня проверял дедушка.

— Дуль-Дуль, да.

— Хорошее имя для лошади, ы?.. Хорошая кличка. Должно быть, и конь у тебя хороший — так называли только богатырских нартских коней!

Потом-то, уже в Питере, когда Вильям Викторович достал для меня Коран, я вычитал, что так звали белую ослицу, на которой любил разъезжать пророк Магомет. Знал ли об этом дедушка, когда предложил мне кличку для чалого?.. Навряд ли.

Но, может быть, эта кличка перекочевала потом из Корана и в наш эпос, очень сходный с осетинскими нартами: я все собирался проверить, есть ли Дуль-Дуль у них, у христиан?

— Конечно, хорошая кличка! — обычно отвечал я. — Потому что хороший конь.

— Пусть он будет всегда с тобой! — желал дедушка. — Куда бы ты потом ни поехал, когда станешь взрослым джигитом. Куда бы ты потом ни пошел… Пусть твой Дуль-Дуль всегда вынесет тебя из беды! А какой он породы — я забыл?

Всякий раз надо было называть не ту, о которой говорил накануне — какую-то из остальных, но сколько их было…

Русская — «урысыш», донская — «къэзэкъыш», адыгейская — «адыгэш». Эта последняя густо ветвилась и по названиям местности — темиргоевская, кабардинская или «крымшокал» — карачаевская, и по назначению своему — кубанская равнинная, горная, и по фамилиям старых, дореволюционных коннозаводчиков — Хагундоковых, Абуковых, Кудене-товых, Трамовых, Шеджароковых, Ачатыровых: «хагундоко»… «ачатыр»… «шеджароко».

Но к какой бы породе ни принадлежал мой только в наших с дедушкой разговорах существующий конь — желательно, чтобы масти был чалой.

— Почему? — добивался дедушка Хаджекыз. — Почему он у тебя — чалый, э? Почему ты выбрал его?

— Потому что у чалых лишняя косточка, которой нет у других — из-за нее он будет бежать быстрей…

— Так, — говорил дедушка. — Так… а сколько лет сейчас твоему чалому, э?

Лошадиная жизнь не такая длинная — редко какая живет больше пятнадцати годков… конечно, можно было сказать, что моему коню уже десять лет, но насколько бы это сократило нашу беседу, верно?..

Иногда мне хотелось этого: когда дедушка поднимал меня слишком рано и я еще не успевал хорошенечко проснуться… Но он всякий раз это чувствовал и потому сам же подсказывал ответ:

— Год твоему чалому? Только год? Так?

— Ему только год…

И дедушка совершенно искренне радовался:

— Правильно, молодец!.. Ему только год. Где он у тебя?

— Пока в табуне. Пасется в лесу.

— Скоро зима… может, лучше забрать его домой?

— Зачем?.. Пусть там так и пасется — крепче будет!

И дедушка не выдерживал:

— Хорошо… хорошо! А то потом может случиться так, что зимой ты его оставишь в лесу, сам уйдешь… мало ли куда мужчина может уйти?.. Может, на праздник, может, к девушке… а, может, в разведку, верно?.. И вот тебя нет и нет — что он будет делать, если привык нежиться в стойле?.. Через неделю ты придешь, а твоего коня уже склевали, верно?.. Зачем такой конь?.. А если он вырастет в табуне, копытом расчистит снег, разроет землю — любой корешок себе достанет!

— Может, еще и мне корешков оставит…

— Так! — горячился дедушка. — Так!.. Если он почувствует, что ты заболел или тебя ранили, конечно, он добудет для тебя корешок… но что для этого надо?

— Надо, чтоб он любил меня. Чалый. Чтобы понимал, что я говорю… Чтобы я понимал, что он говорит. Чего хочет… может, просит чего.

— Предупреждает! — поднимал дедушка палец.

В воину, рассказывал дедушка, кони обязательно предупреждали его о бомбежке или об артиллерийском обстреле, и он всегда успевал перевести их куда-нибудь в безопасное место.

Потом, когда ему наконец поверили, казачье соединение, в котором он по старости служил фуражиром, почти всегда уходило из-под огня, но однажды…

Об этом он очень не любил вспоминать, но именно этот его рассказ я запомнил сразу: однажды его послали в соседнюю артиллерийскую часть, где заболели кони-тяжеловозы. Он уже посмотрел коней, сказал, как их лечить, и на мотоцикле его повезли обратно. Но на середине пути мотоцикл сломался, и дальше он пошел пешком… Еще издали, еще за несколько километров услышал, как страшно ржали кони, и побежал. Потом он услышал гул немецких самолетов, быстро разделся до брюк, стащил с себя сапоги и снова рванул туда, откуда исходило ржанье.