Юнус Чуяко - Сказание о Железном Волке

— Как этот мальчишка Ереджиб?

Конечно, Ереджиб Батович войну прошел, но для дедушки он — все равно мальчишка, потому что сам дедушка, как он уверяет, прошел восемь войн. Финская и события на Халхин-Голе не в счет, там он не был, но дедушка уверяет, что у каждого мало-мальски уважаемого мужчины, кроме войн общих, должны быть еще и три-четыре свои …

— Как Ереджиб Батович, да, — подтверждаю я, уже начиная про себя посмеиваться: с какой, любопытно, стороны начнет он Ереджиба развенчивать?..

Дедушка любит Ереджиба, я это знаю, но вот почему он в разговорах со мной считает нужным над ним посмеиваться?..

Потом-то уж до меня дошло: может быть, таким немудреным способом дедушка заставлял меня защищать своего учителя и тем самым к нему привязывал?

— А разве для того, чтобы болтать, как Ереджиб, надо учиться? — спрашивает дедушка. — И долго он учился, этот мальчишка?.. И кто его учил?.. Где?

В который раз я начинаю объяснять, что такое сложное было время, успел закончить только первый курс института, как началась война. Ереджиба взяли на фронт, а после ранения он закончил школу политруков…

Когда я пытался объяснить это дедушке Хаджекызу в первый раз, он, помню, сказал:

— Знаешь, есть такая птица — соловей?..

— Да, она хорошо поет…

— Эти птицы тоже учатся в школах политруков, э?.. Иначе как бы они смогли так красиво петь?

Политруков он явно не любит — может, потому-то и Ереджиба до сих пор, несмотря на привязанность к нему, все-таки не жалует?..

Как-то несколько лет назад на покосе дедушка взялся, как всегда, над Ереджибом подшучивать: «А скажи, Ереджиб, почему ты стал на войне политруком?.. Адыгство предписывает мужчине быть храбрым, щедрым и красноречивым… Ясно, что щедрым на фронте быть трудно, даже если ты устроился на полевой кухне. Но можно выбрать что-то из двух: быть храбрым либо ловким на язык… Почему, скажи, Ереджиб, ты выбрал второе?..»

Прежде чем ответить, Ереджиб поднялся с телогрейки, на которой сидел у костра. Сказал негромко, но твердо:

— Я уважаю тебя, Хаджекыз, и потому скажу: мне пришлось выбрать красноречие только для того, чтобы стало больше отчаянных… Но сам я тоже был не только сладкоголосым, ты это знаешь…

— Знаю, Ереджиб! — согласился дедушка. — А-ей, достойный ответ — хорошо!

Но посмеиваться над нашим историком он так и не перестал — может, виноваты в этом были совсем другие политруки?..

— Ты едешь учиться далеко и будешь учиться долго, — как будто сам с собой размышлял дедушка Хаджекыз. — Значит, это серьезное ученье?.. Кем ты еще сможешь стать после него?

— Преподавать в институте, если закончу хорошо.

— Учить других, чтобы они учили других и так без конца?..

— Примерно так.

— А еще кем ты сможешь стать?..

— Кем бы ты хотел, дедушка?

— Самым большим начальником в ауле ты сможешь стать?..

— Конечно, смогу… если захочу, если постараюсь… Ты же сам мне рассказывал про трудолюбивого муравья…

Дедушка приподнял правую руку с выставленным вверх указательным пальцем, и палец этот, почти такой же темный, как и кизиловая палка, зажатая в ладони, стал словно продолжением палки.

— У муравья всем нам есть чему поучиться!

— Я это помню, тэтэж.

— А самым большим начальником в районе? Смог бы ты стать?

— Смогу, если постараюсь…

Голос дедушки все набирал значительности:

— И даже в Майкопе, э?.. И там?

— Если буду очень много трудиться, то и там, да… Мне это ни к чему, но раз ты спрашиваешь: и там — тоже.

— Если работаешь — будешь есть вяленое мясо, так! — согласился дедушка.

— Не ради же вяленого мяса я хочу поехать учиться!

— Эй, кто это говорит? — удивился дедушка. — Просто мы рассуждали о начальниках, а они всегда едят вяленое мясо! Или не так?

Он даже слегка подался к моему уху, и весь вид его словно говорил: ты же понимаешь, насколько это серьезно, если дед твой нарушает обычай — не тебя пальцем поманил, сам наклонился!

— А в Екатеринодаре? — спросил он еле слышно и нарочно сквозь зубы.

— Что — в Екатеринодаре?

— Самым большим начальником можешь стать?

Я уже понял, что он давно издевается надо мной, ответил, пожалуй, резче, чем надо было:

— Ну, могу, могу!

— А-енасын! — закричал вдруг дедушка на весь двор.

Поднял вверх сжатые кулаки — в одном из них тряслась кизиловая его палка.

На нашей кухне торопливо толкнули раму, створки окна раскрылись:

— Что случилось? — спросила мама испуганно.

Окно распахнулось и на втором этаже, оттуда показалась Роза, жена моего брата Асхада: