Юнус Чуяко - Сказание о Железном Волке

— Хорошо, что я тебя встретил, Сэт!.. А то вдруг ты опять убежишь.

— Я тебе нужен, тэтэж [4] Дедушка. ?

— Да, очень нужен… Стар становлюсь! — приподнял он одну руку — вторая осталась на его кизиловой палке. — Или память уже подводит?.. Начало пословицы помню, а… как дальше?

— Что за пословица?

— Ну, эта! — небрежно сказал он. — Если в тебя кинут камнем… э?

— Ответь сыром, тэтэж…

— Вот! — сказал он. — Очень мудрая пословица, не находишь?.. Хорошо, что ты не забыл ее там, где, наверно, очень много камней и совсем нет такого, как у нас, сыра, э?..

И я невольно рассмеялся:

— Это уж точно!

Дедушка Хаджекыз положил на палку и вторую ладонь, расправил плечи и приподнял подбородок. Вид у него сделался очень значительный, почти торжественный:

— Объяви нынче всем уважаемым людям, что завтра в честь дальнего гостя, но близкого нам человека мы…

Дедушка будто ненароком сделал паузу.

— Мы! — повторил он потом. — Мазлоковы !.. Устраиваем хачеш [5] Торжественное застолье в честь уважаемого гостя. .

— Ха-чеш?! — переспросил я с удивлением вполне понятным: не только сам никогда не был на хачеше — я даже никогда не слышал, чтобы кто-то его когда-то в нашем забытом Аллахом ауле устраивал…

— Да, — сказал дедушка Хаджекыз. — Хачеш!..

Тем, что поступил в университет и вот уже теперь скоро заканчиваю, обязан я ему, дедушке Хаджекызу…

Когда отец сказал последнее слово «нет», настолько твердое, что я бы уже и не смог, пожалуй, еще раз к разговору об истфаке вернуться, меня вдруг поддержал он.

Он незаметно возник тогда в моей комнате. Неизвестно почему оборачиваюсь, а он сидит себе на табурете около стеночки, недалеко от двери… Ладони одна поверх другой лежат на кизиловой его палке, но локти не висят, а слегка приподняты, так что обе руки словно подчеркивают и ширину развернутых плеч, и то, как ровно он держит голову, как строго приподнял подбородок…

Интересное дело: никогда не помню его кряхтящим либо расслабленным — всегда такой: сухой, жилистый, крепкий, с высокой шеей и слегка оттопыренными ушами, с крючковатым, чуть, может быть, бо́льшим, чем полагается на одного, но тонким носом, с глубокими глазницами, упрятанными под мощные надбровья… У адыгов есть такая пословица: спрятать что-то, скрыть в своих бровях . Какое-то слово, тайну… Так вот, было где у дедушки Хаджекыза прятать — не брови, а два крыла, правда, уже не совсем черных — слегка с серебром.

Усы у него были сплошь серебряные, но очень густые, и почти такими же густыми оставались волосы, которые еще давным-давно раз и навсегда остановились в росте: зачем, в самом деле, расти, если Хаджекыз никогда не расстается с войлочной шляпой такого же, как и волосы, пепельного цвета… Но главное, конечно, — темно-карие дедушкины глаза. Хоть и пытался он глядеть мягко, смиренно даже, во взгляде у него нет-нет да и возникал вдруг такой острый и такой загадочный блеск, что я однажды о нем подумал: было у него не только где скрывать — было еще и что .

Заметил, что я увидал его, и молча встал.

Друг друга понимать с полуслова мы с ним привыкли давно — да что там: с тех пор, как я помню себя, и научились…

Встал я со своей кровати у окна и пошел за ним.

Во дворе он остановился около чувала с рушеной кукурузой. Это был даже не чувал, а матрас, только полос на нем для этого не хватало, а по размеру такой же, если не больше… Чувал этот, который купили несколько дней назад, стоял себе на попа в углу сарая — так получилось, что я всего несколько минут назад в сарай случайно заглянул и хорошо помню, что он был там… Неужели дедушка один вынес его оттуда? Чтобы мы вдвоем теперь его на место поставили…

Когда поговорить нам надо было по мелочи, он и работу подготавливал соответственно небольшую: в цыганскую иголку вдеть дратву, подержать под уздцы лошадь, пока он посмотрит ей копыта… Нынче же, выходит, разговор предстоял нам нелегкий…

— А скажи-ка, Сэт! — начал дедушка, когда мы снова поставили мешок на попа в том же углу сарая, где он только что стоял перед этим. — Можешь ответить мне на один серьезный вопрос?..

— Угу! — сказал я и закашлялся — все еще не мог отдышаться.

— Кем ты сможешь работать, когда закончишь это свое ученье? — спросил дедушка.

— Ну, во-первых, я могу преподавать историю в школе…