Юнус Чуяко - Сказание о Железном Волке

Он очень большой, бесстрашный всадник, но еще больше комната… Или это степь?.. Бескрайняя степь, на которой виднеется вдалеке одинокий дуб — черкес.

Может быть, это — наш «Исламий» — дуб Исламия?.. А едет сам Исламий, он жив, он ведь никогда не умрет — такие, как он, не умирают…

напряженно дрожит голос дедушки.

— Ему уже не больно, Хаджекыз! — громко говорит Осман, который никак не хочет отпустить мою ногу.

— Я хочу, чтобы он запомнил нашу песню, Осман! — говорит дедушка.

— Давно я не слышал этой песни, Хаджекыз!

— Я рад, что ты ее вспомнил, Осман!

Как будто и в самом деле заново учатся выговаривать имена друг друга. А голос дедушки становится громче:

— Хорошая песня, Хаджекыз!

— Спасибо, что ты пришел посмотреть нашего парня, Осман!

А бесстрашный наездник все едет и едет. То метелки проса прошелестят по его ноговицам, то конь заденет копытом мягкую сурочью нору, то выпорхнет из-под него, ударит крыльями перепелка… Какая большая наша комната!

— Он нашел в кургане два русских креста, а крест был тогда знаком верности…

— Так, Осман, так!

— Потом знаком верности стал у нас полумесяц…

— Так, Осман, так!

— На нашем родовом гербе их два… Они как два воина, которых нельзя победить, потому что они стали спиной друг к другу…

— Челестэны? — негромко спросил Хаджекыз.

— И Мазлоковы, да…

— Ты сам скажешь парню?

— Это откроет ему Удачливый Всадник, Хаджекыз!

Вот кто это едет по степи, по чистому полю, подъезжает к ближнему лесу…

Пшахабский лес!

За Удачливым Всадником должны ехать наши кузнецы: Мазлоков и Челестэнов. Челестэн и Мазлок.

Всматриваюсь в знойное марево погожего дня, но всадников не видать: жужжат пчелы, ползают по яблокам, на красных боках которых осы выели дырки…

— А ты знаешь, что я вовсе не Кацу? — слышится такой знакомый мне голос.

— Ты не Кацу, — шепчу я. — Я не Сэт, а в банке это — не светлячки…

— Спасибо, что ты пришел ко мне поиграть… Но только и правда я не Кацу! Почему-то я это чувствую, и мне снится чуть на каждый день, что я совсем-совсем другая девушка, а никакая не Кацу!

— Как про это может сниться, что ты говоришь! Почему же мне никогда не снится…

— Потому что ты и есть ты…

— А ты не Кацу?

— А я не Кацу, нет…

Как же ее звали на самом деле, как звали — надо будет спросить об этом несчастного Османа… Почему же несчастный , ей!.. Или спросить у Удачливого Всадника, для которого нет на свете секретов…

Уже давно вечер, уже наступила ночь, а он все едет и едет, а мы все ждем его, мы все ждем…

— Теперь он спит, все! — говорит обо мне старик Осман, который перестал наконец крошить на моей ноге гипс.

Но я не сплю, нет. Разве можно в такую ночь спать?..

Усталые и голодные, в намокших бурках, от которых поднимается парком кисловатый дух овечьей шерсти, мы сидим вокруг небольшого костра, дающего больше размышление о тепле и память о нем, чем само тепло… Языки пламени освещают корявые и черные мокрые деревья, а вокруг темь — хоть глаз коли, темь веков, тишина тысячелетий — только пофыркивают наши нерасседланные кони… Не прирастут ли к их спинам наши седла с бархатными подушками, ей!.. Почти месяц не снимали с них сбруи и не треножили… За кем гнались мы? Кого мы догоняли?!..

Но вот завтра наконец решающее сражение. Шашки будут звенеть дамасской сталью, как звенят ею речи наших мужчин… Казаки придумали для этого особое слово: говорить по-черкесски — джерготать . С нами они на этот раз или нет, казаки?

Яростно будут сверкать сабли.

Громом прогремит старый верный «ереджиб» — лучшее из ружей, какие умели делать адыгейские мастера, и горячая его расплавленная пуля закачается над миром, как эта полная красная луна…

После обеда позвонил Сэт: мол, надо увидеться. Срочно!

Время у меня было, я только спросил: где?

— Может быть, давай у меня? — предложил он. — Попьем в кабинете чайку…

И я невольно улыбнулся:

— В твоей «конюшне»?.. Ну, что ж. Заваривай чай!

— Какой тебе? — спросил он. — У меня есть хороший турецкий…

— И у тебя, Брут, — уже турецкий .

Оба мы посмеялись, и кончилось тем, что я ему сказал: пойдет любой чай — лишь бы с сахаром… Тоже шутка не из веселых.