Эдвард Кэри - Кроха [litres с оптимизированными иллюстрациями]

Вероятно, мои вечно красные глаза в конечном счете заставили моего хозяина встревожиться. Я беспокоюсь, сказал он как-то, приподняв пальцами мои веки и заглянув мне прямо в глаза. Словно проблема была в моих глазах! Но он, видно, решил, что у меня глазная болезнь. Большинство людей, наверное, стали бы действовать наобум, имея дело с таким незначительным недугом, как у меня, но мой наставник немедленно озаботился моим здоровьем. Он отвел меня к врачу, который начал ставить у меня перед глазами стеклянные диски и назвал меня «заморыш». Мне требовалось нечто такое, что помогло бы мне лучше видеть вещи вблизи. Вещи вдали не представляли такой уж важности. И врач посоветовал средство для исправления моего зрения: очки с двумя складными дужками, надеваемыми на уши. Он измерил мою голову и пообещал изготовить для меня дужки длиной не более шести дюймов. «Стальные или серебряные?» – осведомился он. Куртиус поглядел на меня. «Я хочу для нее дужки из серебра, но пока что, боюсь, пусть будут стальные». Мои наглазники обошлись ему в двадцать ливров.

– Она что, слепая? – воскликнула вдова, когда мы вернулись. – Слепая. Слепая!

– Не слепая! Не слепая! – буркнула я.

– Если она ослепла, Куртиус, какой от нее прок? Нам понадобится новая прислуга.

– Я не слепая, сударь мой!

– Как же она кричит! – сварливо заметила вдова. – И не только с нами. И еще она плачет на кухне. Позавчера я видела, как она колотит себя руками по башке. А еще она нерадивая. Вы можете ничего не говорить, Куртиус, но я заметила, что в последнее время она работает спустя рукава. Вы только посмотрите, как она скалит зубы!

– Крошка, – обратился ко мне мой наставник, – ты вообще что-то ешь?

Жак Бовизаж был опечален видом моих очков. Он счел, что они служили символом какого-то моего изъяна, словно я сама была сделана из стекла. Он боялся меня разбить.

– Я все та же, Жак, что и раньше. Я просто теперь все вижу четче, яснее, лучше. Я и тебя ясно вижу впервые в жизни.

– А как ты на меня смотришь? – вскричал он. – И что ты теперь видишь? Что изменилось?

– Да ты сам посмотри. Вот надень!

– Нет! Что ты! Не надену! Ни за что!

Я стала лучше видеть и наконец-то смогла разглядеть их всех. Я увидала все неровности на коже, увидала влажную пленку на глазах, увидала волоски на кончиках носов. Я увидала чудесные малоприметные особенности человеческих лиц, о которых раньше даже не догадывалась. И что хорошего в такой остроте зрения? Стоит ли этому радоваться? Нет, если я не смогу видеть Эдмона. Мне просто хотелось посмотреть на него, и здесь в доме были все, кроме него. И поначалу я просто не могла найти применения своей новообретенной зоркости. Но не могла не смотреть. Даже у детей обнаружились морщинки на коже. Я этого раньше не знала. Все было таким, как раньше, только с большими подробностями.

– У Флоранс Библо на губах маленькие отметины от зубов, – заметила я.

– Неужели, Мари! Это интересно! – произнес мой наставник.

– Шрам на лбу у Жака немного синеет, или зеленеет, или краснеет, в зависимости от его настроения.

– Неужели? Ха-ха-ха!

– У вдовы Пико маленькая родинка на левой ноздре.

– Ничего подобного! Нет там ничего!

– Есть-есть!

– Никто не знает ее лица лучше меня!

Тем не менее он ушел посмотреть.

– И правда есть! Но я никогда ее там не замечал! Крошечная родинка.

И от осознания сего факта у него слезы брызнули из глаз.

В те дни всякий раз, когда я снимала с носа очки, на переносице оставалась красноватая вмятина от зажима. А сама я вечно оставалась в тени, незаметная прислуга, посудомойка, маленькая, потерянная мастерица по волосам. Но не успело покраснение на коже переносицы покрыться роговой коркой, как к нам пожаловал совершенно необычный визитер – и все перевернулось вверх тормашками.

В Обезьянник приходили представители всех слоев парижского общества. Приходили аристократы и торговки рыбой, кровельщики и уличные золотари, композиторы, мастерски выстраивавшие из нот оперные партитуры, и каменщики, мастерски выстраивавшие из кирпичей стены. Так что, в конце концов, чего же удивляться, что у нас появилась и королевская особа.

Этому королевскому отпрыску – ибо с визитом к нам пожаловал лишь один представитель монархии – было четырнадцать лет от роду. Точнее ей – девочке. В те дни Париж и даже Версаль сходили с ума от Вольтера, и ее юное высочество решило, что ей надобно узнать побольше о знаменитом философе. И сия веточка королевской династии, само собой, узнала, что на бульваре дю Тампль находится зал, наполненный знаменитыми и незнаменитыми людьми из воска – как уверяли, весьма жизнеподобными, – и среди оных находился месье Вольтер, точное его подобие по форме и размеру. И ежели ее юное высочество имело желание получить представление о недавно усопших, то именно сюда ей и надлежало прийти. Так в моей жизни произошло крохотное чудо – мне чудесным образом повезло.