Коллектив авторов - Ковчег Лит. Том 2

Маленький Питер не знал, какое «что-нибудь» он должен сделать, чтобы у него появились друзья. Поразмыслив немного над сказанным матерью и сложив в единую картину ее слова и действия, он сделал единственно логичный вывод: маленький Питер собрал лоскутки ткани, нитки и иголки, позаимствовал немного наполнителя из материнских запасов и создал Куколку, своего первого друга. Стежки были неуверенными и кривыми, набивка торчала из швов, и на куклу его создание походило довольно условно, но, глядя в разные пуговицы, служившие Куколке глазами, маленький Питер почувствовал, как его сердце наполняется гордостью напополам с какой-то другой, очень теплой эмоцией, названия которой он не знал. Тогда маленький Питер понял, что он — Кукольник.

Таксидермистка очень обрадовалась проснувшемуся у сына таланту. Все сомнения Питера были развеяны: мать наконец-то стала уделять ему время. Они говорили на одном языке, и это было чудесно. Когда Питер стал Кукольником, началось его счастливое детство, тепло-оранжевое и пронизанное запахами пыли и лилий.

У мамы в мастерской всегда были лилии. Кукольник Питер не понимал, почему они ей так нравились. Ему лилии казались неискренними и искусственными, а от их запаха болела голова. Кукольник все равно держал засушенный букетик в мастерской. Цветы уже давно потеряли запах, поэтому Питер периодически обрызгивал их лилейным освежителем воздуха. Он знал, что такое поведение с его стороны крайне сентиментально (и глупо, учитывая головную боль), но ничего не мог с собой поделать: лилии навевали счастливые воспоминания. Питеру иногда казалось, что он никогда не сможет от них отказаться. После стольких лет он не был уверен, хочет ли от них отказываться вообще — лилии ведь не могут причинять боль, правда?

О, но они могли — теперь Питер знал это наверняка. Лилии, очаровывающие и завораживающие, заманивали потерянных сладким, опьяняющим запахом в опасные топи и бросали там умирать.

Среди лилий она была Лилией, сплошь белые лепестки и красивая ложь, совсем как цветок, давший ей имя. Кукольник наполнял альбом за альбомом набросками мягких и тонких черт ее лица. Возможность видеть ее поддерживала в нем волю к жизни. Кукольник был одинок, тосклив и задумчив, и его все устраивало. Люди были не настолько интересными, чтобы к ним тянуться, а еще они постоянно шумели. Кукольник не терпел шума. Только вот Лили была не похожа на других. Она была необъяснимой, притягательной, и Кукольнику отчаянно хотелось отбросить свои подростковые терзания и улыбнуться ей, улыбнуться всему миру, рассказать всем о том, какая она необыкновенная!.. Но Лили была недосягаема. Кукольник не был уверен, знает ли она о его существовании. Он ее не винил — иногда он сам сомневался, существует ли. Хотя это его не очень-то и волновало. Невидимость значительно облегчала Кукольнику жизнь, а поговорить он мог и со своими куклами. Они всегда слушали его и не давали глупых советов.

Порыв холодного осеннего ветра ворвался в темноту, заставляя мятые обрывки бумаги кружить по комнате. Питер сморгнул остатки воспоминаний и поднялся, чтобы закрыть форточку. Испытующий взгляд куклы следил за ним в оглушительной тишине.

— Не обвиняй меня! — волевой приказ прозвучал мольбой. — У меня ничего не осталось. Смысла не осталось, — добавил он как будто бы между прочим, ожидая, что кукла скажет что-нибудь в ответ.

Кукла молчала. Питер зябко вздрогнул и вышел из квартиры, громко хлопнув дверью напоследок. Кукла потеряла равновесие и упала лицом на пол. Поднять ее было некому, так что она осталась лежать там, разбитая и никому не нужная.

Кукольник сидел на школьном дворе, как обычно в тени, и рассказывал кукле о своей маленькой победе: он смог выступить с докладом на уроке физики.

Кукла, одна из его самых любимых, с волосами из распущенной ленты со старого маминого платья и неловко вылепленным из комковатого папье-маше лицом, сидела на парапете высокой клумбы, внимательно слушая и улыбаясь чуть глуповатой нарисованной улыбкой (Кукольник только начинал практиковаться в лепке, и многое ему пока не давалось).

— Знаешь, это, наверное, очень больно — быть Солнцем, — рассказывал Кукольник, — раньше я об этом не думал, но представь себе: ты горишь уже не первое тысячелетие, сжигаешь каждый день тонны вещества, из которого состоишь, тебе хочется кричать, но тебя никто не слышит, потому что в вакууме звук не распространяется, а может быть, просто потому, что за тысячелетия твой голос сорвался. Ты страдаешь, но никто об этом не знает, знают только, что если ты прекратишь гореть, все умрет от холода, и думают только о том, что ты даешь тепло, а твоя жертва никому не важна. Чтобы нести свет, нужно гореть, понимаешь?