Алан Черчесов - Венок на могилу ветра

Однажды ночью, когда он метался в поту, оскалив стиснутые зубы и цедя сквозь них тягучие нити ругательств, над его верхней губой мать увидела треугольник знакомой уже белизны. Позвав Абисала, мужнего брата, она негромко призналась: «Смотри. Видишь?.. Быть ему мертвецом. Предал меня, как и двое других…» Потом отерла сыну испарину со лба, понюхала тряпку и в привычном к утратам отчаянии стала скорбно качать головой. Вот и этот меня обошел, думала она, удивляясь не столько жестокости неба, сколько своей нерасторопности. Шаркая ногами вокруг очередной беды, она чего-то тщетно искала, все озиралась, гася своим взглядом каждую вещь, каждое слово, любое воспоминание, стирая молчаньем их вкус, их шепот и цвет, словно водила по ним кистью тумана. Все так же поглаживая медный крест и бормоча глухие молитвы, теперь она не слышала отклика — того привычного зоркого эха, куда они вплетались до сих пор волшебной невесомостью приятия, как струйки пара, усылаемые очажным огнем в безвозвратность согревшейся ночи. Отныне ответа ей не было. Молитвы будто зачахли, пустили порчу, вроде лишенных света плодов растерявшего соки растения. Но она продолжала упорно бубнить, обращая к Богу невнятные призывы — не потому, что по-прежнему так уж на Него уповала, а оттого, скорее, что просто не нашла, чем заместить их в постыло-сти удлинявшихся дней.

Приходя временами в себя и сознавая, что жив, Аслан оправлялся от бреда — и тут натыкался с досадой на свою неуемную волю. Ее было столько, что смерти не справиться. Он это знал и потому прокручивал в голове раз за разом свое предрешенное будущее. Оно медленно вырастало из отступавшей болезни, наперекор приметам и Божьему равнодушию вытесняя недуг из качавшейся комнаты на пустые задворки надежд. Когда же он встал и впервые вышел на свет, мать пала пред ним на колени и стала жалобно выть, воздавая хвалу небесам и милосердию их Хозяина. В том, что разучилась внимать Его знакам, она винила только себя: «Я старая дура. Он говорит, а я совсем не слышу. Видать, и впрямь настала моя пора. Скорее бы осень…»

Аслан не отвечал. Он знал, что Бог здесь как раз ни при чем. Котенок подрос и выпустил когти. Ярость его притаилась и выжидала момент для броска. Мать снова сходила с ума и звала его за собой: «Коли Всевышний нас не забыл, мы найдем его. Ты отыщешь сбежавшего брата. Скажи ему, я прощу. Скажи, я не отважусь уйти без него. Пусть же сжалится».

Приходя на погост, она укоряла отца. На вторую могилу смотрела искоса и недобро, как на помеху. Люди шептались и цокали языком. Где-то здесь, в пограничье стыда, уже опять вызревала беда…

Посреди бесконечного лета Аслан понял, что медлить нельзя. Короткие, трудные ночи никак не могли дождаться утра, чтобы вымести из темных углов оживающей в сумраке комнаты летучие говорливые тени. Иногда и ему вдруг начинало грезиться, что брат его жив, а он одурачен. От таких подозрений голова шла кругом.

— Хорошо, я найду его, — согласился он как-то в отчаянии, только бы прекратить эту муку занудной мольбы, и тут же подумал, что врать сумасшедшему, глядя прямо в глаза, — все равно что бить кулаком ребенка. Отступать, однако, было поздно да и некуда. Правда и ложь сплелись в единый комок, как две неразлучных змеи. Проще было их растоптать, разорвать, искромсать, чем безропотно ждать, что еще они сотворят с твоей жизнью. — Если он действительно жив, я его приведу. Я приведу его на поводке, но не простом, а с колокольчиком, чтобы звенел при каждом шаге, и заставлю рыдать, целуя тебе в раскаянии ноги, но это только начало: потом я заставлю его разрыть своими руками свою же могилу, вернуть реке чужака, оттяпать ножом себе ухо и схоронить его у всех на глазах в опустевшей кладбищенской яме, чтобы гнило там, внимая ползучим секретам червей… А чтоб никто никогда не смог его спутать со мной, даже когда он напялит шапку себе на висок и попытается скрыть свой позор и увечье, я изобью его так, что он еще позавидует тому мертвецу. Потом я…

— Сначала его приведи, а там увидим, — сказала мать. Впервые за долгое время она показалась ему совсем здоровой, словно, нынешней ночью умыла глаза в прозрачном взгляде отца. Его передернуло. «Если он жив в самом деле, я отомщу ему тем, что с ним поменяюсь местами. Будь он трижды неладен, если он жив…»

— Прошу тебя, будь терпелив, — спокойно добавила мать и погладила его по лицу. Руки были неожиданно мягки и пахли мукой. Сердце дрогнуло, сжалось, закашлялось скукой, сдавило жалостью грудь, потом разозлилось, сглотнуло слезу, сравнялось шагом с мыслью и пустилось ковать свою боль.