Алан Черчесов - Венок на могилу ветра

Аул остался далеко позади, когда в небе забрезжил рассвет. Дорога вилась мимо реки, затем уходила вверх к самой круче, чтобы почти сразу снова нырнуть к обрыву над берегом, к подножию света и мира, который, казалось, в этот утренний час являл собой спокойное согласие со всем, что в нем было и будет. За время пути Алану так никто и не встретился. Только бегущая полоска подбитой пылью колеи да уютные, бесчисленные голоса толковой тишины. «Странное дело, — думал он, — кругом все так, будто в мире есть только я и вместе с тем меня-то как раз в нем и нет. Совсем не похоже на то, как бывает, когда ты идешь куда-то и знаешь, что должен вернуться».

Солнце выползло из-за гор и призвало его немедля к ответу. Сделав короткий привал у обочины, он стал чистить ружье, из которого сегодня ему предстояло убить того, кого пока он даже не знает в лицо. Глупая история, навязанная ему судьбой. Расплата за то, что ты человек. Пресловутая месть, сквозь муки которой надо пройти, чтобы спасти свою честь. Ту самую, о которой ты даже не вспоминал, когда, поддавшись похоти, по-скотски спаривался в объятом ливнем лесу с той, что приняла тебя за другого, а теперь, понеся неизвестно от кого из двоих, внезапно исчезла, настигнутая местью того, кто тоже спасал свою честь и не нашел ничего лучше, как истребить молодую, наивную плоть раньше, чем у нее начнет распирать позором живот. Вот она, истина. Хуже, чем самая гнусная ложь. Хотя обе они нужны лишь затем, чтобы скрыть настоящую правду. А правда-то в том, что никто не желает прощать: опасается, что окажется вмиг обесчещен. «Я не знаю, кто это был — отец ее или кто-то из братьев, но — кто-то из них, потому что больше и некому. Сегодня я это выясню, едва заглянув им в глаза. Я буду им мстить, потому что такой же. Потому что мстить им хочет мой брат. Потому что не трус. Потому что виновен. Потому что мне все равно и меня с этих пор больше нет. Потому что так выбрал, когда не хотел выбирать. Потому что не смог избежать. Потому что я трус и боюсь лишь того, кто во мне, кому наплевать и кто мог бы вернуться назад и признаться, что цели и нет! Потому что так мне действительно проще: стрелять и убить, или быть убитым, быть принятым снова за брата. Это мне проще, чем взять и восстать — против всех и судьбы, восстать против чести, похожей на шлюху. Проще сдаться, чем пытаться снабдить смыслом жизнь, чем искать его там в одиночку, где его отродясь не бывало. Я такой же. Такой же, как все, только хуже, ибо знаю, что это неправда. Как бы ни было, конец тут один. Противно лишь то, что он мне по вкусу. И что все это — ложь, но Бога-то нет, и выходит, не страшно. Теперь я свободен, потому что не верю. Я свободен, как пустота. Позади — тоска и терпенье. Впереди — чертов выстрел. К нему я готов».

Он поднялся, закинул за плечи ружье. Яркое солнце слепило глаза, заметно сбивая шаг. Отчего-то стало труднее идти, словно был переполнен желудок. Пройдя в обход еще два аула, он пожелал сократить себе путь, свернул на козью тропу, с полчаса шагал по горам, а потом, весь в поту, вновь спустился к дороге. Едва он вышел из-за скалы, как наткнулся на всадника. Тот кивнул ему бегло в ответ, проскакал было мимо, но передумал, осадил коня, развернул его и приблизился.

Разговор был недолгим. Потом всадник снова пришпорил коня и исчез за поворотом, оставив после себя лишь хлопья пыли, повисшие в воздухе двумя пугливыми призраками. Они медленно растворялись в жарком солнечном дне. Алан сидел, сложив под себя ноги и обхватив руками голову. Потом лег в траву и зажмурил глаза. От бессонной ночи они сильно слезились. Время сделалось гуще и тверже. Казалось, его можно потрогать руками, пока оно ползет, подгоняемое ветром, и обволакивает кожу бескорыстной летучей свежестью. Солнце было везде. Оно все видело, все знало. Дорога, солнце, ветер, время… И одинокий человек, лежащий без движения в просторном их плену.

Наконец он поднялся, постоял, борясь с головокружением и размышляя о чем-то, что появилось только что рядом с ним нежданной, пронзительной явью, неспешно напился из бурдюка, справил нужду, закинул за спину хурджин, подобрал ружье, тщательно его зарядил, прицелился солнцу в расплывчатый лоб, но отчего-то раздумал, ухмыльнулся недобро, спустил вдруг штаны, приложил ствол к колену, осмотрел с интересом горячий курок, погладил его большим пальцем, спокойно зевнул и нажал на собачку. Выстрела не последовало, однако Алан этому совсем не удивился. Похоже было, он лишь проверил то, в чем вовсе и не сомневался. «Она взяла меня в залог, — подумал он о судьбе. — Не быть мне больше братом. Другое у нее на уме. По крайней мере, девчонка жива, стало быть, надо вернуться. Очень хочется спать…»