Тадеуш Бреза - Валтасаров пир. Лабиринт

— А послезавтрашний вечер? — вскинулся директор. — Не будете присутствовать?

— К сожалению, не смогу.

— Что это вам так приспичило?

— Надо.

— Что ж, насильно не стану удерживать. Поступайте, как считаете нужным.

— Спасибо, — поклонился Уриашевич. — Спокойной ночи.

Они попрощались.

— Кстати, где это вы сегодня целый день пропадали? — вдруг спохватился директор.

— Да так, по делам ходил. — С этими словами Уриашевич поднял на директора глаза, слипавшиеся от усталости, воспаленные от ветра и попавших в них песчинок, проглотил слюну и, помедлив, прибавил: — Не по школьным, а по своим личным.

Испытующий взгляд директора Анджей выдержал. Но мгновение это показалось ему целой вечностью.

— Завтра в семь я посылаю лошадей на станцию за паном Смелецким, — заговорил тот наконец. — Поезд в Варшаву отходит в восемь, так что вам как раз хватит времени предупредить там, на курсах, если вы этого еще не сделали, что будете отсутствовать несколько дней. Спокойной ночи!

Еще не было шести, когда Анджей с портфелем спустился вниз и, к удивлению своему, наткнулся на директора.

— Что это вы сегодня так рано? — спросил растерявшийся Анджей.

— Что ж, не грех иногда и пораньше встать. — И спросил, взглянув на портфель: — Это весь ваш багаж?

— Весь.

Анджей поднял кверху портфель.

— Ну, желаю приятно время провести. Да не забудьте известить заблаговременно о приезде, чтобы выслать за вами лошадей.

— Непременно.

Анджей взгромоздился на повозку. Но, выехав за ворота, вспомнил вдруг, как Томчинский посмотрел на его портфель, каким тоном осведомился про багаж, и странным показалось ему, что директор вскочил ни свет ни заря. Все это не на шутку встревожило Уриашевича. Зачем? Что тут кроется? Двух мнений быть не могло: вскочил спозаранок, чтобы проверить, не берет ли Анджей вещи с собой, иными словами, не собирается ли улизнуть. Его бросило в жар при мысли, что его поведение в последние дни могло показаться директору подозрительным. Рассеялись ли его подозрения, когда он увидел Анджея с одним портфелем, или не совсем? И у одного ли Томчинского они зародились? «Лучше вернуться», — подумал он. В создавшейся ситуации надо быть на месте. Отъезд может ему повредить. Но минуту спустя он сам над собой посмеялся. И, решив, что все это бред, выкинул из головы свои страхи и сомнения и поехал на станцию.

Сойдя в Варшаве с поезда, Анджей сел в такси и первым делом поехал к своему кузену — оставить портфель и предупредить, что вернется ночевать. Дверь открыла женщина, приходившая к Хазе готовить и убирать. От нее он узнал, что Хаза уже ушел.

— Но пан барон дома, — прибавила она.

— Какой барон? — с недоумением спросил Анджей. — О ком вы говорите?

— Обо мне. — В дверях комнаты стоял смазливый, сухощавый брюнетик с коротко остриженными волосами. — Если по делу, можете ко мне обращаться. Я — компаньон Хазы.

Они представились друг другу, и Анджей узнал, что фамилия компаньона — Дубенский, а Дубенский — что перед ним тот самый родственник, недавно вернувшийся из-за границы, который ночует обычно у Хазы, бывая в Варшаве.

— Я думаю, что не нарушу желания Збигнева, если предложу вам располагаться, как дома. Я лично только на письменный стол претендую и то в первой половине дня. Вас это не стеснит?

Он был предупредителен, изъяснялся в изысканно-вежливой, хотя слегка иронической манере. Но Уриашевич, поглощенный своими мыслями, на поведение и тон его не обратил внимания.

— А я и не знал, что у Збигнева компаньон, — заметил он как бы между прочим.

— О, не сокрушайтесь понапрасну, — сказал тот с таким видом, будто спешил обелить Уриашевича с его же собственных глазах. — Вы и не могли знать об этом: ведь ни ваш кузен, ни я тоже этого не знали.

Он освободил столик для Анджея — вещи разложить.

— Вы подождете Збигнева? — спросил он.

— Нет, — ответил Анджей. Еще в поезде решил он прежде всего повидаться с Климонтовой. — Мне надо в город по делу. К трем я вернусь.

Он вынул из портфеля полотенце, мыло, щетку, но прежде чем пойти в ванную, бросил мимолетный взгляд на письменный стол: там разложены были бухгалтерские книги, тетради, листы писчей бумаги.

— У моего дедушки посредническая контора была в Белостоке, — пояснил Дубенский насмешливо, хотя никто его не спрашивал. — Пристрастие к цифрам у меня, как видите, наследственное. Занимаюсь в нашей компании бухгалтерией. Можно сказать, двойной. — Он взял лежащую с краю толстую тетрадь в зеленой обложке и потряс ею в воздухе. — Сюда заношу неприкрашенные жизненные факты! А тут, — показал он на приходные книги, — на основе упомянутых фактов создаю уже иную картину.