Тадеуш Бреза - Валтасаров пир. Лабиринт

— Резерв главного командования, вот кто ты такой, — говаривал Биркут в благодушном настроении. А когда настроен был скептически, то выражался со штатской простотой. — Ко всем бочкам затычка — вот ты кто. — И обнимал его за плечи. — Нечего с приездом было тянуть. Теперь на себя пеняй!

Говорил он с укором, но о причинах задержки не спрашивал. Да и интересуй они его, слушать Анджея все равно было некогда. Так же, как и заняться им вплотную, всерьез потолковать, как обещал он в день приезда.

Но Анджей и без того многому у Биркута учился. У него и Чечуги, кратко пересказывая им выступления на конференциях или на закрытых заседаниях, излагая теоретические статьи из специальных журналов, которые читал для капитана и боцмана. Вопросы затрагивались там самые разные. О тенденциях развития морской торговли, о капиталовложениях в строительство портов, о квалификации портовых рабочих и подготовке кадров. Слушали они обычно внимательно, подавая лишь скупые реплики. Но кое-что вызывало у них и несогласие. Тогда Биркут пожимал плечами. Чечуга был менее сдержан.

— Курам на смех! — сердился Биркут в таких местах. — Давай дальше!

Как-то в душный жаркий день сидели они втроем над толстой, во много десятков страниц, стенограммой совещания о малых портах: Колобжеге, Устке, Дарлове, Оликсне и других. На совещании выступали люди с именами, крупные довоенные авторитеты, теоретики и практики. И среди них — определенная группа, прямо или косвенно ставившая под сомнение целесообразность самого существования таких портов. Разве что иностранный капитал ими заинтересуется.

— Валяй дальше! — В косых глазах Биркута появилось усталое выражение. — Скулы сводит слушать такое.

В другой раз в подобном случае он и впрямь зевнул.

— Вот ерунда!

— Я бы не сказал, — насупив густые брови, покрутил головой Чечуга. — Я бы не сказал! — Он запустил пятерню в свою седеющую шевелюру, провел по ней несколько раз растопыренными пальцами и замер так — с рукой в волосах и опущенными глазами. — Каждым удобным случаем пользуются, — сказал он в раздумье. — Чуть что — опять за свое.

Чечуга, когда Анджей читал, имел обыкновение записывать себе на листке, что его заинтересовало, — статьи, выступления, которые хотел прочесть целиком. И сейчас написал сбоку на своей бумажке несколько фамилий и протянул Биркуту.

— Смотрите, капитан! — сказал он. — Вот тут фамилии этих господ. Два года назад они то же самое пытались внушить рабочим Поморья. Только тогда речь шла о крупных портах: о Гдыне, о Гданьске, о Щецине! — Он опять запустил в волосы пятерню. — Когда вы упомянули в докладе здешних оликсинских работников, — стал развивать он свою мысль, — и, в частности, меня похвалили, и не только меня, я подумал о наших товарищах из Гдыни. Какой отпор они дали всем этим советчикам, спецам да практикам. Это в сорок пятом-то году! В сорок шестом! Еще прежде, чем через наши порты пошел экспорт, и после, — как решительно воспротивились они мнению, будто социалистическая реконструкция их из-за военных разрушений нерентабельна. Будто единственный выход — прибегнуть к помощи иностранного капитала. И мнение это высказывал не кто-нибудь, а все люди с именами. Знатоки! Авторитеты! Разжевывали, в рот клали, все цифры тебе тут, вся статистика: мол, так и так, упорствовать в сложившейся после войны ситуации бессмысленно. Портам все равно за добычей угля не угнаться, потому что шахты от военных действий пострадали значительно меньше. Без чрезвычайных мер тут, дескать, не справиться. Утверждение небезосновательное! И рабочий класс прибегнул к чрезвычайным мерам, но не таким. Рабочие не пошли на компромисс, казалось бы, неизбежный. Вот об этой их борьбе стоило бы упомянуть на торжественном заседании.

Он взял у Биркута бумажку и опять над ней склонился.

— Одну их концепцию разобьешь, — насупился он сердито, — другую подбрасывают: не отдали порты на откуп иностранному капиталу, они с заграничными фирмами вылезают. Вечно в наших собственных силах сомневаются! А вышибешь их с этих позиций, на другом фронте столкнешься. Теперь вот носятся с идеей: иностранных специалистов привлекать. И новые кадры тоже готовить только за границей: в Англии, Франции, Швеции.

Он стал читать вслух фамилии, сопровождая каждую характеристикой.

— Одними ненависть движет. Другими расчет, желание выслужиться перед Западом. — Он задумался. — Но всех, конечно, нельзя стричь под одну гребенку. Иногда тут и просто косность мысли у наших ученых и авторитетов. И неверие в собственные силы. В Польшу. Как вообще у интеллигенции. — И заключил коротко и веско: — Пуганая ворона куста боится. В буржуазии разочаровались, теперь рабочему классу не доверяют. В той буржуазии, которая даже через семь лет после первой мировой войны, — сделал он краткий экскурс в прошлое, — только за посредничество и транспортировку угля позволяла иностранным капиталистам класть в карман пятьдесят процентов причитавшейся народу прибыли. И это при благоприятной конъюнктуре! При возросшем спросе! Когда английские горняки бастовали… Я уж не говорю обо всем остальном, но ни за что ни про что половину прибыли отдавать: так даже в самые трудные времена у нас рабочие не хозяйничали! — И сожаление, злость, недоумение, звучавшие в его голосе, сменились гордостью.