Ольга Бондарева - Жизнь в четырех собаках. Исполняющие мечту

Я помню, как прокричала: «Нет!» — а мама принялась уговаривать зятя сжалиться над всеми нами. Сын, прикрыв лицо рукой, убежал в свою комнату.

Супруг отступил тогда только потому, что ветеринар пообещал применить химиотерапию.

Но за последовавшие месяцы химиотерапия мало чем помогла Анфисе, и ближе к середине ноября, перед вновь назревшей операцией, муж опять начал настаивать на искусственном прекращении страданий нашей борзой. Я тоже не желала их продолжения, но и расстаться с Анфисой, не попытавшись спасти ее в последний раз, не могла. Тогда я дала себе обещание, что этот — двенадцатый раз! — будет последним.

Та операция была трудной и долгой. Ее сделали утром. На дому. Солнце посылало горячие лучи в зал, где никак не отходила от наркоза холодная, как лед, борзая.

Весь день я отогревала мою Анфису грелками и одеялами. Я надела на каждую лапку девочки по шерстяному носочку и непрерывно массировала подушечки ее лап. К вечеру Анфиса согрелась, температура ее тела пришла в норму. У девочки появились силы встать с постели. Она самостоятельно напилась воды очищенной от нароста пастью и стала отъедаться.

Анфиса с того вечера словно ожила и в последующие две недели блистала энергией и великолепным самочувствием. Даже ее опухоль увеличилась лишь слегка, и то — поначалу, а потом вроде бы остановила свой сверхскоростной убийственный рост. Моя дорогая рыжая доченька, как в былые (чудесные) времена, встречала меня у двери и страстно целовала, забросив передние лапы на мои распрямившиеся плечи. Она без посторонней помощи поглощала любимую еду и пила воду, сколько хотела. Анфиса стала проситься на прогулки в поля и звала с собой Наяна. Она даже сделала с ним одну небольшую угонку за зайцем.

Наши лица светились. Мы были бесконечно рады и думали, что наступил долгожданный перелом в болезни Анфисы, о котором долгие восемь месяцев мы грезили во сне и наяву. Исцеление казалось столь наглядным, что мыслей о ремиссии у нас не возникало. Ветеринар наш сиял оптимизмом и энтузиазмом.

Осень стояла на исходе. Заканчивался ноябрь. Он был теплым и приветливым. Снегов не предвиделось, но мы жаждали снега. Дело в том, что в начале ноября мужу приснился сон. В нем Анфиса рыскала по белому от снега полю. Она была весела и совершенно здорова, а вокруг нее прыгали белые барашки. Псовина Анфисы была подернута падающими снежинками, и создавалось впечатление, что муруго-пегий окрас девочки сменился на белый. Муж истолковал сон таким образом, что нам надо дождаться зимы, и тогда, как только выпадет первый снег, Анфисушка точно поправится.

Мы любовались искрящейся счастьем Анфисой и с нетерпением ждали, когда небо расщедрится на снежинки. Но снежные пушинки не торопились упасть с небес на землю, чтобы укутать озябшие просторы. Две недели продлилась иллюзия исцеления нашей рыженькой душечки, но по прошествии этого срок исчезла.

Анфиса слегла. Она лежала днями и ночами, но заставляла себя подниматься по утрам и вечерам, чтобы выходить на краткие прогулки. Она не позволяла себе быть нечистоплотной.

Когда мы с мужем выводили ее на улицу, случайные прохожие говорили: «Какая красавица, ваша собачка! Она, наверное, болеет? Не переживайте — обязательно поправится. Такая красота не может умереть!»

Но однажды утром я увидела сверху на щипце Анфисы, над местом опухоли, вмятину. «Саркома… она добралась до кости!!!» — догадка вонзилась в сердце, как ядовитая стрела. Да, это была саркома, и она добралась до кости. Мерзкая, гадкая, наглая, черная, ненавистная, грязная тварь!!! Как осмелилась она своими пакостными щупальцами прикоснуться к моей чистой и невинной девочке?!

Разрушение кости стало последним приговором судьбы. Анфиса практически не отлучалась от подъезда во время утренних и вечерних посещений улицы. Ей с трудом удавалось выходить из дома. Девочка спускалась со ступенек подъезда, пересекала тротуар, подъездную дорогу и укладывалась на газоне возле дома. Она лежала на опавших багряных и желтых листьях осени и глубоко вдыхала ее насыщенный холодом воздух.

29 ноября 2003 года стало кошмарной датой моей жизни и самой горькой вехой на тропе памяти, которой я иду, когда пишу эту книгу — роман о любви человека и собаки.

Около десяти утра Анфиса соскочила с дивана и заметалась по квартире. Она вбежала в кухню и тотчас последовала обильная рвота. Судя по содержимому, я поняла, что опухоль есть и в желудке моей несчастной девочки. Анфиса в изнеможении лежала на кухонном полу и стонала от невыносимой боли, будучи не в силах кричать. Ее глаза были прикрыты, но в веках пульсировало страдание. Мной была введена в лапку девочки большая доза обезболивающего лекарства, и вскоре Анфиса забылась. Я потихоньку обмыла свою борзую, укрыла одеялом и пообещала, что больше не буду мучить ее лечением и отныне никто не сделает ей больно. Я решилась на усыпление.