Владимир Киршин - Дед Пихто

Но вот я унят, умыт и причесан. Мама дает мне попить тёплой воды, чтобы я не всхлипывал, и смотрит с выжидательной лаской: перестал? Ну иди.

В подъезде моего детства прохладно и таинственно. Там редкие звуки и отсветы, как в храме. Там внизу вечный часовой Борька с огромным велосипедом (якобы чинит): он влюблен в нашу Майку со второго этажа. Как-то раз мне вздумалось подразнить безмолвного рыцаря

— он взглянул на меня так, что свой стыд я помню до сих пор.

А вот мультфильмы не помню совсем.

Стоит, бедняга, с краю и не знает, как голос подать. Скажешь тихо — не услышат — срам. Скажешь громко — могут и накостылять. Тем более, если ты аккуратно одет и говоришь правильно. Вон они все какие —блатные, запылённые. С мячом.

Шара делится на две команды. Делится, как рой: двое постарше, Чук и Гек, объявляют себя «матками», остальные разбираются попарно, загадывают между собой, кто будет кто, и подходят к «маткам» в очередь и непременно обнявшись: «Матки, матки, чьи отгадки?». «Мои», — говорит Чук, стуча мячом об асфальт. «Железо или золото?». «Железо», — выбирает Чук, и один из пары — который «железо» — становится на его сторону, другой — на сторону Гека.

Порядок незыблем. Все покушения на него пресекаются. Вот подходят в обнимку два зубоскала: «Солнце на закате или х... на самокате?». «Материться нельзя!» — орут все. «Идите, перегадывайте», — отправляют нарушителей «матки». Матерись сколько хочешь, но не перед «матками». Перед «матками» материться нельзя.

Новенький топчется, хочет уйти, но не знает, как. И вдруг сбоку выныривает большой, ростом с Гека, парень: «Эй, будешь играть?». «Эй» теряет дар речи, но парень уже закидывает руку ему на плечо и тащит к «маткам»: «Ты — штаны, я — пряжка, понял?». Который «штаны», еще ничего не понял, но он счастлив, что его взяли, он трясет головой в знак согласия, благодарности, обещания дружбы и преданности до гроба этому замечательному парню, чуткому, зоркому и прозорливому. Теперь он должен закинуть свою руку на плечо парню — но не может решиться и не успевает — они уже перед «матками».

«Штаны или пряжка?» — спрашивает парень и подмигивает Геку, при этом он как бы невзначай трогает пряжку на своем поясе. У новенького вспыхивают щеки: его взяли не для дружбы, а чтобы всучить другой команде, всучить что поплоше — то есть его, новенького, — чтобы выиграть. Он — дрянцо. Потому его так нахально обнял этот большой парень, оттого он так глумливо улыбался во все стороны, когда тащил. Новенький начинает чувствовать свои уши — они делаются огромными, красными и ещё, кажется, гудят, чтобы все на них посмотрели.

«Ты с кем делишься?» — гневно толкает в грудь парня Чук, и вся его команда орёт: «Нечестно! С мамсиком делится!». «А с кем мне делиться-то, с кем?» — вопит парень.

Новенький красен уже весь, вся голова набрякла краской. Но тут небеса посылают ему спасение —

над двором, в синем небе

жёлтый с красной стрелой на боку,

весь ярко освещённый вечерним солнцем

низко-низко

пролетает — «кукурузник»!

Он оставляет за собой мерцающее облачко. «Листовки! Вона!» — слышится крик, и вся шара срывается с места — ловить листовки.

Новенький слепнет от слёз.

Битый кирпич, вывороченная сетка обнажённой арматуры, осколки бетона, обрезки горбыля, проволока, снова битый кирпич — ни одного целого, цементная пыль по щиколотку, пыльные кроссовки, изогнутые ноги в новеньких спортивных штанах с лампасами, белыми по голубому, — это застарелый майор ворошит обломленным черенком пёструю землю, ищет полезное ему ископаемое.

Утро. Сторож спит и сипло дышит выжженным нутром. Благородно отсвечивает окошко его бытовки, дверь заперта. Тишина и солнце. Майор нагибается и тащит кусок белого провода. Наматывает его на крупный рыжий кулак, шагом выбирается на дорогу. Оглядывается: строительного мусора уменьшилось на полтора метра провода — и бежит трусцой дальше.

Сейчас он добежит вон до того дома, поднимется в лифте и выйдет на балкон. Там он будет совать моток туда и сюда, оглядываться и соображать, потом найдёт ему место и тогда закурит, навалившись на перила и покойно свесив рыжие кисти рук.

А я усну.

Бегун трусцой миновал сужденный мною ему дом, миновал и следующий, и всё бежал, бежал, уменьшаясь... Всё равно он мародёр.

А у меня всё хорошо. Только вот зуб раскололся на дискотеке, и теперь ранит язык .