Елена Долгопят - Чужая жизнь

Верка работала по двенадцать часов, два через два. Оставшись хозяйкой в доме, с маленькой сестренкой на руках, которую нужно было не только ведь накормить, умыть, уложить спать, отвести в детский сад и привести из детского же сада домой, но и потормошить, и насмешить, и утешить.

Верка после работы не задерживалась, мчалась скорей на автобус. Сонечка в опустевшем детском саду стояла у окна, смотрела на асфальтовую дорожку. Верка всегда ее так и заставала, у окна, и мысленно подгоняла автобус, и мучилась, если вдруг на шоссе застревали в пробке. Что там случилось, кто знает, может быть, авария. Это она говорила Сонечке по телефону, она купила ей дешевый аппарат, чтобы быть на связи.

– Едем потихоньку, едем. Огни у машин горят. Что делать. Авария, точно. Даже смотреть не хочу, что там. Объезжаем. Всё, нормально едем. Не переживай.

Дежурная воспитательница позевывала.

Верка прибегала, совала ей сотенную, а то и две, когда слишком уж задерживалась. Воспитательница эта, пожилая старая дева, жила от садика недалеко. Уходили они вместе и некоторое время вместе шли, и воспитательница говорила, что идет домой смотреть сны. Она любила спать и смотреть сны и говорила, что записывает их в особую тетрадку.

– И ты мне снилась, – говорила Верке.

Может быть, и хотела рассказать, что там делала в ее сне Верка, но Верка не поинтересовалась.

– Спокойной ночи.

– До завтра, – отвечала воспитательница.

– На что она наши деньги тратит? – спросила Сонечка однажды.

– На пиво, – решила Верка.

– А я бы на мороженое.

– Будет у меня выходной, будет у тебя мороженое.

– Шоколадное.

Надо было и книжку Сонечке почитать, и разговоры ее послушать. Кроме того, стирка, уборка, готовка, полив, прополка. И Верка уже так заматывалась, что только и думала, как лечь и закрыть глаза. Но в выходные было неплохо, посвободнее, и Верка даже вошла во вкус и ловила себя на том, что Сонечке иногда выговаривает прямо как мать, с теми же интонациями:

– Нельзя грязными руками хватать!

Осознав же, мгновенно меняла тон, смешила сестренку и себя.

Наряжались они и шли вдвоем гулять до самой станции. Сонечка махала поезду рукой. Брали мороженое и ели тут же, на платформе, на лавке, и далеко виден был дым.

Ездили навещать мать, она ждала. Всё ей казалось, что Сонечка похудела. А Верка видела, что мать здесь, на людях, изменилась, как будто тяжесть оставила дома. Да и с Веркой она иначе стала разговаривать, уже как со взрослой. Ближе они стали друг к другу.

На второй неделе материнского заключения в больнице, в среду, после смены автобус застрял в пробке. Верка позвонила Сонечке.

– А я дома, – радостно сказала Сонечка.

– Ты что? Ты как? Сама? Я же тебе говорила, ни в коем случае!

– Это я ее забрал.

– Хорошо, – только и сказала Верка. – Тут пробка.

Вовка. Приехал. Как же так. Да, точно, он и должен был сегодня приехать. Я же с ним вчера говорила. Сидит в их доме. Сонечка ему, может быть, кукол своих показывает.

Верка смотрела в окно. Ярославка стояла. И хорошо.

К дому подходила не спеша.

Горел свет в окне.

Кошка встретила на крыльце.

Верка хотела постучать, но дверь уже распахнулась, и Верка увидела Вовку, отощавшего, загоревшего, и вдруг заревела и бросилась ему на шею. Он обнимал, гладил по голове и шептал:

– Что ты, что ты.

И кошка кружила, и Сонька смотрела.

Пили крепкий чай с молоком, Вовка рассказывал о дороге, Верка не понимала, что он рассказывает, но улыбалась, смотрела сияющими мокрыми глазами.

– Как же я соскучилась.

– И я.

И тут Верка увидела синее платье на спинке дивана.

– А, – объяснил Вовка, – это Ирка принесла. Сказала, что оно несчастливое.

– Я так и знала, – отвечала Верка, совершенно и абсолютно счастливая.

Можно закрыть глаза и притвориться, что сегодня еще не наступило, длится вчерашний день и ей двадцать девять – на веки вечные.

Она открыла глаза. Часы показывали шесть часов и три минуты нового дня. Можно, конечно, опять закрыть глаза и притвориться. Но очень уж слышно, как движется день, мелкими шажками: тик-тик-так. Мелкими, точными и быстрыми. Тридцать лет натикало, сколько ни притворяйся.

Витя спал глубоким сном, лежа на спине. Рот чуть-чуть приоткрыт, выражение лица – детское. В такую рань Ира обычно не просыпалась. Выпростала руку из-под одеяла, пошевелила пальцами. Надо сделать маникюр. Надо сходить в парикмахерскую. Остричься, что ли, под ноль? Ей хотелось плакать. Осторожно выбралась из постели, Витю не потревожила. Захватила со стула одежду, оделась в кухне. Посуда вся была перемыта, значит, Витя вчера на ночь глядя перемыл, она даже не слышала, то ли уже спала, то ли читала, то ли по телефону трепалась, то ли в интернете сидела. Она и не помнила вчерашний день. По-настоящему – не помнила. Вышла из кухни, заглянула в комнату. Витя посапывал. Большая рука лежала на темно-синей простыне, поблескивало на безымянном пальце обручальное кольцо.