Андрей Гуляшки - Новеллы и повести. Том 1

— Тот, с мулом, меня спрашивает, — начал старик, — наш-то, гляди-ка, часом не свихнулся? — Почему? — говорю. — Потому, отвечает, что не возвращается. Только меня мучает да скотину! А я говорю: свихнуться-то человек где хошь может!

Старик был доволен своим ответом, которым он словно защитил обоих. Видимо, он уже смирился с присутствием Павла на Джендем-баире, хотя и жалел его, как несчастного, которому нужна помощь.

«Смотри ты, — думал Павел, — старик принял меня в свое стадо. Для него я ни больше, ни меньше, как один из его баранов по кличке Павел».

Иначе и быть не могло. В глазах старика Павел мог существовать только как часть его стада. Молодой геолог согласился с отведенным ему местом и не возражал против пастырского к себе отношения. Больше того, за это он пользовался дружбой и покровительством старика и был ему признателен.

В тот же вечер, кроша хлеб в попару, дед Йордо рассказал, как днем он потерял одну овцу и как слышал, что ее колокольчик звенит где-то далеко, но найти беглянку не мог — мешали другие колокольчики.

— И спина у нее белая, и камни белые, — говорил он, — не отличишь!

Тогда он отогнал стадо в сторону, вернулся и опять же по колокольчику безошибочно нашел овцу.

— Будь у меня деньги, — говорил он, — я бы каждой овце купил бы по звоночку. И барашкам тоже. Да теперь нет таких колокольчиков! — И он рассказал Павлу о старых мастерах колокольцев и бубенцов и как лет шестьдесят назад каждое стадо имело свою особую музыку, и сами овцы уже знали ее и не путали, и даже, если, бывало, соберешь вместе два стада, музыка их тут же разделит. Старик разволновался, увлекся воспоминаниями, взгляд его где-то блуждал, лицо светилось, озаренное детской радостью и умилением. Он ахал и все повторял, что в мире ничего путного не дождешься, раз исчезли хорошие колокольцы и бубенцы.

Павел с удивлением слушал его, поражаясь тому, что старик придает бубенцам мировое значение.

Так они и жили вдвоем. Днем каждый занимался своим делом, а вечером они встречались в тени векового дуба, вместе ужинали и рассказывали друг другу разные разности. Первое время говорил только дед Йордо. Он рассказал Павлу всю свою жизнь. Как он, еще мальчишкой, стал ходить за овцами, как остался сиротой, не имевшим ничего, кроме отцовского стада. Как целыми годами не спускался он к себе в село, угоняя стадо все дальше и дальше, и так оторвался от всех, что даже в солдаты призвать его забыли, потому что он и в общинских списках не числился. А потом его женили. Жена у него была злая и совсем его выгнала. В село он вернулся только на ее похороны. А так все с овцами. Старик рассказывал об этом времени вяло, без интереса и сожаления. Но как только он заводил речь о своем стаде или о какой-нибудь своей любимице, то сразу же оживлялся и лицо его принимало знакомое выражение.

«Все, что находится вне его стада, — подумал тогда Павел, — не имеет для него никакого значения». Даже людей дед Йордо делил на две категории — на чабанов, которые в его сознании определялись очень живо и рельефно, и на всех остальных — неясную, чуждою массу человекоподобных, существующих лишь для того, чтобы пользоваться благами, созданными чабанами. С особой любовью он говорил о старых чабанах, своих учителях и покровителях, об их стадах, не имевших себе равных. Все это были легенды, которые его воображение населяло самодивами, лесными духами и самыми фантастическими событиями. Он неоднократно вспоминал о чудотворных травах, спасительном волшебстве, чудесах природы, был страшно суеверен и полностью убежден в существовании всяких таинственных сил. Только теперь Павел понял, что в те пятнадцать минут, которые старик каждое утро проводил, стоя лицом к восходящему солнцу, он исполнял древний-древний обряд, завещанный ему его наставниками-чабанами. Вообще жизнь деда Йордо была полна обрядов, ворожбы и таинственности. В бога он не верил и в церкви не был ни разу в жизни. Зато у него было много своих богов, которых он почитал и страшился.

В одном из писем к своему другу Коко Павел, рассказывая о старике, писал:

«Это настоящий язычник! Ты себе не представляешь, что это значит! Самое большое наше несчастье в том, что мы отравлены христианщиной и никогда не сумеем вернуться к языческим временам. Честное слово, братец, я позавидовал ему со всеми этими русалками, вампирами, богами шерсти и молока и всяческими чародеями, Мне кажется, что в этом гораздо больше смысла, чем во всех наших действиях, потому что человек — это ребенок, как ребенок живет и как ребенок умирает».