Андрей Гуляшки - Новеллы и повести. Том 1

— Ни один не остался!

— Не остался! — признал Павел. — Что с ними поделаешь!

— Теперь твоя очередь, — сказал старик.

— Повеситься?! — смеясь, спросил Павел. — Нет, дед, этого не дождешься!

Дед Йордо ошарашенно взглянул на него и тихо промолвил:

— Этого никто знать не может!

Павел хотел ему возразить, сказать, что человек как раз это и должен знать, но что-то его смутило. Он всмотрелся в библейскую осанку старца, в его большие, мудрые глаза и почтительно смолк.

А старик вдруг засмеялся.

— Что это ты ешь! Да разве это еда! Ну-ка пойдем, похлебаем попарки [15] Попара — тюря. Хлеб, накрошенный в молоко или другую жидкость. .

И Павел в первый раз вошел в кошару. Но у входа в хижину старик остановил его и подал ему громадный топор:

— Вон там видишь пень… пойди разруби его, подбросим в костер дровишек.

Павел послушно отправился к пню. Это был гнилой ствол и корневище давно умершего дерева. Несколькими ударами он отколол два-три полена. Но когда он попробовал замахнуться сильнее и расколоть корневище, оттуда внезапно выскочил многоголовый клубок и множество раскрытых шипящих пастей ринулось на него. Это было целое змеиное стадо. Павел, онемевший от ужаса и отвращения, выронил топор и отбежал шагов на десять, не зная, что ему делать дальше.

В этот момент подошел старик, спокойно присел на корточки среди разъяренных шипящих змей, отбросил их рукой, подобрал и сложил на левую руку щепки, взял топор и поднялся. Потом вернулся к ошеломленному Павлу и, не говоря ни слова, отдал ему топор. Все это он проделал с полной сосредоточенностью и серьезностью, и на лице его, когда он подавал геологу топор, не было ни насмешки, ни укора. Эта сцена запечатлелась в памяти Павла, потому что впоследствии он не однажды воспроизводил ее, изображая каждый жест старика у дерева и на обратном пути, и заканчивал ее предельно простыми словами пастуха: «Вот и все».

Разумеется, Павел воспринял поступок старика как доказательство его абсолютного превосходства.

А несколько дней спустя, когда Павел снова нашел змею у себя в постели, старик сказал ему:

— Змея? Тоже ведь живая душа, к теплу тянется!

Собрав щепки, он разжег костер, вскипело в котелке молоко, в него накрошили хлеба. Но прежде чем начать есть, старик встал, дал хлеба собакам, пустил осла пастись к роднику, погладил свою любимую Веду и только после этого подсел к гостю. Павел ожидал, что старик перекрестится, но тот сразу же начал хлебать попару.

— Такой попары тебе больше нигде не сыскать! — сказал он, вытирая губы ладонями. — Лучше молока, чем в Джендеме, не бывает!

Старик гордился своей отшельнической жизнью в Джендем-баире и с иронией и пренебрежением относился к другим чабанам, как к людям, в овчарском деле совершенно случайным.

Опорожнив миски, они закурили. Дед Йордо затягивался резко и сильно, так что табак в трубке вспыхивал и озарял в полумраке его лицо.

— Ты чего, дед, так далеко забрался? — спросил Павел. — Других ведь сюда не загонишь.

Старик помолчал и ответил:

— Чабан должен идти за овцами!

Павел уловил в его голосе фанатизм. О своем деле дед Йордо всегда говорил с фанатизмом. Поэтому геолог заметил:

— Овец разводят повсюду, но стараются, чтобы было легче.

— Овец можно разводить повсюду, — ответил старик, — только не такие это овцы, не как у меня!

Он внезапно поднялся и повел гостя к хижине. Открыл дверь. При свете керосиновой мигалки Павел увидел на стене разрисованные золотом дипломы, грамоты с каллиграфически выписанными буквами, разные удостоверения и даже газеты с портретами деда Йордо. А рядом висели тяжелые медали.

— Гляди, — сказал пастух, — и читай! Первые медали получены еще до Балканской войны и теперешние есть.

В очерке было написано, что дед Йордо вот уже больше полувека как считается самым знаменитым чабаном во всем крае, что молоко и шерсть он получает в рекордных количествах и что выращенные им овцы награждены множеством медалей.

— Шестьдесят лет! — сказал пастух. — Никто не умеет так ходить за овцами, как я! Видишь эту медаль? Это за барана Верчо!

Он вытащил и показал Павлу обветшавшую фотографию, на которой молодой щеголеватый чабан обнимал за рога огромного барана.

— Такого барана никто не видывал и не увидит больше! — продолжал старик. И стал подробно рассказывать Павлу не о том, чем, как и когда его наградили, а о «животинках», которые их заработали. Он умилялся при воспоминании о невиданно красивой овце Яне, которую у него выкрали какие-то разбойники, смеялся проказам Цено, своевольного и необузданного барана, который вступал в драку даже с волками. Подробнейшим образом описывал еще одну свою любимицу, умевшую угадывать его мысли, самую умную среди овец.