Станислав Стратиев - Время собирать виноград

Или:

— Пусть твой охламон знает, что Хлебарову заплатили страховку полностью! Сам поджег свой склад, вроде бы уронил что-то от старости, все это знают, а заплатили вот!

Или:

— Кьороолу продает муку с червями и песком армии. Твой червь чернильный — может он представить себе, сколько на этом зарабатывают люди!

Сначала эти сообщения возмущали отца, и он, опять же через маму, выражал свое презрение по адресу незнакомых ему жуликов и надежду, что и на них управа найдется. Но постепенно выпады тестя стали причинять ему боль, и он реагировал на них гораздо острее, чем на самые мрачные предсказания Миче. После каждого посещения деда он надолго скрывался в своей комнатке и с большим трудом возвращался к повседневным обязанностям.

Поглощенный своими страхами и проблемами, отгороженный от реального мира, получающий через деда представление о самых отвратительных его проявлениях, отец уже не надеялся на возмездие, он предался меланхолии и в пассивности своей позабыл о доведенных почти до успешного завершения опытах.

К застарелой ненависти, которую дед питал к отцу, прибавилось и сожаление о напрасно потраченных деньгах. В приступе благодушного снисхождения дед купил отцу лабораторию, вероятно, его соблазнила мысль о том, что зять его сможет прославиться — это хоть в какой-то степени могло бы искупить отсутствие громкого имени, знатного происхождения и стабильной профессии, хотя вряд ли обогатило бы материально.. Не терпящим возражения тоном собственника дед спрашивал у матери:

— И что он там так долго копается, твой-то? Он что, собирается открыть Америку? — Сначала он спрашивал об этом с некоторым вроде уважением, но постепенно в его вопросах появлялось все больше желчи и раздражения.

Как мог отец объяснить тестю, что в провале всех его начинаний виноват сам дед с его вечными напоминаниями о других — быстрых, легких и постыдных — способах обогащения, что эти дедовы рассказы гасили энергию отца, делали бессмысленным его упорство, воздвигали перед ним жестокие и грубые препятствия, отгоняя призрак ветряных мельниц… Между ними пролегла полоса холодного отчуждения и неприязни, которая с годами обрела даже какой-то благородный оттенок.

Когда дед завершал свое путешествие по винограднику и располагался в гостиной, незамедлительно окружаемый напряженным усердием Миче и Савички, когда отец присаживался в углу, подальше от стола, когда мама становилась за его стулом, стискивая побелевшими пальцами края спинки, только я мог приблизиться к деду и с колотящимся сердцем дотронуться до него. Он гладил меня по голове, скорее по привычке, вряд ли замечая меня, хотя именно я был поводом для выражения постоянного его недовольства.

— Вас мне не жаль, я уже перестал думать о вас, за него мне тяжко, — тыкал он своим толстым волосатым пальцем мне в грудь, будто хотел пробить ее. — И он, как вы, будет нищим скитаться по свету и, как вы, будет еле сводить концы с концами, сидя на одном чиновничьем жалованье! Чему вы можете научить его?..

Несколько раз дед пытался поживиться урожаем из питомника. Он приезжал под вечер с двумя телегами и, ничего не говоря отцу, с помощью работников, не смевших отказать ему, отвозил в город на продажу груши, яблоки и виноград, уложенные в специальные ящики. Радость по поводу того, что он обманул государство и обвел вокруг пальца щепетильно-честного отца, ослабляла его бдительность, и, когда мы с мамой в очередной раз являлись к нему просить денег, потому что «опять сидим без гроша», он безотказно давал их нам. До конца года отец восстанавливал сумму, составлявшую цену украденного. Но дед выручал за него почти вдвое, а мама всегда успевала кое-что потратить на домашние нужды, прежде чем передавала деньги отцу с обычным вздохом: «Сколько бы мы могли сделать на эти деньги, если бы их было побольше…»

В конце концов фокус раскрылся, старый торгаш был взбешен, но так как он уже не мог подолгу усидеть в своей городской квартире, он продолжал приезжать к нам, и единственным видом его мщения нам было «инспектирование» питомника и разговоры в гостиной.

Иным способом дед наказывал Савичку, на которого взъелся, заподозрив, что тот раскрыл его махинации с фруктами. Он вызывал его к себе под предлогом, что ему необходима какая-то услуга от Савички, и впивался взглядом в глаза маленького человечка. От страха Савичке хотелось повернуть голову налево или направо, но всякий раз он наталкивался на пристальный взгляд деда и, чувствуя, как шею у него будто схватывает гипсом, стоял неподвижно, почти теряя сознание, боясь мигнуть, пот заливал его лицо. Так продолжалось, пока дед с ворчаньем не отпускал его: