Феликс Кандель - День открытых обложек

Чего он только ни делал‚ маленький Трахтенберг‚ чтобы пробить их неприязнь‚ но Картинкин-Корзинкин-Картонкин стояли намертво и на дружбу не поддавались. Он даже пошел в милицию и попросил девичью фамилию жены‚ дабы жили в любви и согласии на одной лестничной площадке Картинкин‚ Корзинкин‚ Картонкин и маленький Собачонкин‚ но они всё равно не звали его в гости‚ не заходили на огонек‚ а если и обращались‚ только по необходимости: «С вас рубль на озеленение». И тогда он опять пошел в милицию, забрал просьбу о перемене фамилии‚ потому что ушла от него Трахтенберг Е. П.‚ по пятому мужу Оглоедова‚ а становиться Собачонкиным не имело смысла из-за отсутствия любви и дружбы соседей.

Так он жил рядом с ними‚ готовый полюбить и покаяться‚ принять и простить‚ а затем не выдержал одинокого прозябания на общей лестничной площадке и отправился в нужную организацию, просить разрешение на выезд в любом от этой площадки направлении. Глядь! – а там стоят у приемного окошка дружной‚ единой компанией Картинкин-Корзинкин-Картонкин с детьми и тещами нужной национальной принадлежности. «Как! – закричал Трахтенберг. – И вы наши?..» А они на это: «Гражданин Собачонкин‚ не примазывайтесь».

И теперь уже далеко-далеко‚ в непостижимом зарубежье‚ под одним небом живут прежние соседи, Картинкер‚ Корзинкер‚ Картонкер и маленький Трахтенберг‚ которого они не приглашают в гости‚ не заходят на огонек‚ а если и пересекаются на улице или в магазине‚ недоуменно поднимают бровь и кривят губы‚ что в переводе с малопонятного означает: «Господи‚ за что нам такое наказание?»

Наказание Картинкеру‚ наказание Корзинкеру‚ наказание Картонкеру‚ а также игривой и аппетитной Трахтенберг Е. П., в девичестве Собачонкиной‚ по выездному мужу – мадам Гимпельсон.

Сослуживцы, бывало, подначивали его…

…со скуки, в обеденный перерыв:

– Лёвушка, пошли по бабам. С получки сам Бог велел.

– Это ваш Бог велел, – отвечал Усталло Лев Борисович. – А я, между прочим, мужской закройщик, товарищи. Женщины не по моей специальности.

И краснел без видимой причины.

Он не пил, не курил, в складчинах не участвовал, истово копил для дочки своей Любочки. Первым вставал у кассы, чтобы получить зарплату, самым первым. И ждал, пока откроют.

Ненавидели его страстно, всем портняжным коллективом.

– Не достанется? – хихикали сослуживцы.

– Достанется, не достанется, – отвечал, – я не знаю. Деньги кончатся или их отменят. Я получу, а вы решайте за себя.

И уносил до копеечки.

Он знал одно, Лев Борисович. Жену свою Дорочку. Дочку свою Любочку. Которая подросла на послевоенных хлебах, опушилась желаниями и привела в дом долговязого блондинчика, который не укладывался в немудреные рамки Льва Борисовича, топорщился там несминаемо.

Звали его Август.

– Какие к нам претензии? – говорил блондинчик после допроса. – Мы антитела. Мы во спасение. Организм нас вырабатывает, спасаясь от инфекции.

Лев Борисович пугался и жалобно смотрел на дочку свою Любочку.

– Он шутит, – успокаивала Любочка, но утешения это не приносило.

– Август! – умолял Усталло Л. Б. – Ну поверь! Я повидал все их ГПУ, НКВД и КГБ в натуральном виде. Они тебя не поймут, Август. Для них это сложно, для тебя опасно.

Август – ему в ответ:

– И встал Айболит‚ побежал Айболит. По полям‚ по лесам‚ по лугам он бежит. И одно только слово твердит Айболит: КГБ‚ КГБ‚ КГБ...

Усталло Л. Б. снова пугался.

Он был замечательный закройщик, Лев Борисович, и работал в «органах», в портняжной мастерской. От него уходили в кабинеты богатыри, писаные красавцы, Микулы Селяниновичи и Ерусланы Эдмундовичи, крутогрудые и широкозадые, – один Усталло знал, сколько ватина пошло на них, простроченного холста и конского волоса.

Он видел их в одном белье, эти «органы».

Видел их сметанными на белую нитку.

Без рукавов и подкладки.

Все их бородавки, грыжи и потертости видел он. Цыплячьи грудки и рахитичные ножки. Животики и сутулые спины. Даже органы «органов» видел он, и потому был засекречен.

– Папа, – сказала Любочка. – Давай не увиливай.

Лев Борисович повел измученным глазом.

Он с вечера догадался обо всем, юркнул поскорее под одеяло:

– Я больной…

Ночью был приступ. Приезжала неотложка. В пепельнице горкой лежали ампулы с обломанными головками.

– Ты не больной, – сказала Любочка. – Ты здоровый. Притворяться будешь перед врачами.

И отдернула одеяло.