Феликс Кандель - День открытых обложек

Фишкин, вечный еврей Фишкин, мудрый и нелепый, пародия на графа Льва Николаевича Толстого, а также три старика на скамейке – из романа «Не прошло и жизни. Взгляд затянувшегося прощания», который складывался долго, с затруднениями и колебаниями.

Эпиграф к роману «Книга эта возбуждает игру ума…» – он и к теперешней книге книг, вобравшей предыдущие работы автора, что тоже возникала долго, невыносимо долго, вызывая сомнения в ее необходимости.

С утра‚ получив порцию успокоительных уколов‚ дебилы клеят из картона – вдумчиво‚ бессмысленно, в тишине – упаковку к разным товарам‚ и Фишкин достает им заказы‚ Фишкин сбывает готовую продукцию‚ без Фишкина простаивало бы хорошо отлаженное сумасшедшее производство. Порой один из дебилов впадает в неповиновение и начинает клеить изогнутые треугольники из картона. Тощие кишки с раструбами. Закрученные гармошки без днищ. Улиточные лабиринты под неопознанные предметы. Иногда они клеят все сразу, безумные творения сумеречной своей фантазии.

Нет изделий под невозможные упаковки‚ но Фишкин им не мешает‚ Фишкин обеспечивает картоном в неограниченном количестве, лишь прячет на складе немыслимую тару и ждет терпеливо‚ когда мир сойдет с ума, начнет делать товары невообразимой формы под готовую уже упаковку. А пока что можно уложить в них? Мечты? Надежды? Смутные видения слабоумных? Но зато у каждого дебила есть родственники‚ у каждого родственника найдутся дебилы в сумасшедшем доме, и с Фишкиным не ссорятся‚ Фишкину помогают чем могут‚ с охотой идут навстречу. Для кого нет‚ для кого не завезли еще‚ для кого и не будет‚ а Фишкину всегда-пожалуйста‚ Фишкину – дефицит из-под прилавка.

И еще одно‚ немаловажное. Конечно‚ с кольями уже не пойдут‚ выискивая налитыми кровью глазами горестные иудейские профили‚ но когда пойдут все-таки с кольями‚ батогами‚ с разводными гаечными ключами‚ в любой толпе найдутся родственники его дебилов. В любой‚ пьяной убийствами толпе найдутся дебилы‚ чьи родственники мирно клеят коробки в сумасшедшем доме. И это ему зачтется.

А умрет он в метро‚ на перегоне Белорусская-Краснопресненская‚ на коленях туго набитый портфель с консервированным зеленым горошком, и будет кататься по кольцевой линии‚ крохотный‚ опавший‚ пока его не хватятся под утро уборщики вагонов. Даже мертвый – он прихватит немного от движения. Даже мертвый.

Пляшет свет от фонарика.

Сыплется гречка из дырявого‚ битком набитого портфеля.

Скачет следом черная птица‚ непременный попутчик‚ одноногая‚ плешивая‚ горбатая‚ склевывая на ходу зернышки‚ скрывая шаги его на земле.

Не ищите Фишкина. Он не оставляет следов.

Не зовите Фишкина. Он сам вас найдет.

Фонари неяркие, тени невидные…

…призраки исчезающие всех времен-силуэтов.

На Гоголевском это было‚ в сумерках на Гоголевском, где тени на скамейках наплывом на стволах‚ наростом на телах‚ грыжей‚ опухолью‚ вздутием сосудов…

Город глядел на них‚ равнодушно очаровывая.

Дома привораживали абажурным уютом.

Подъезды манили приветливым безразличием.

Но нет тебе входа в чужие подъезды‚ нет места под уютными абажурами‚ и не дано полного растворения в летних зыбких сумерках‚ чтобы обвисли на скамейках пустые оболочки ненужных одежд. Это как близость‚ невозможно радостная телесная близость, когда отброшены покровы‚ приличия и стыд‚ но кожа мешает‚ и память‚ и опыт давних прикосновений‚ и нет слияния‚ нет растворения – вскрика уснувшей души.

Третий старик сидел на скамейке в мордастом противогазе‚ противорадиационном комбинезоне‚ в защитных чулках и перчатках. Он был завтрашний старик‚ этот старик‚ и он приходил из того завтра‚ где беспокойно и дёргано‚ чтобы съесть бутерброд‚ выкурить в тишине сигарету‚ передохнуть от будущего. И не стоял для него напротив обшарпанный особнячок с мезонином‚ углом с бульвара в переулок‚ не торчала стекляшка-парикмахерская с желтоглазым светофором‚ но громоздился забор, сплошной‚ высоченный‚ непроницаемый для глаза. Вот разберут забор‚ и что из-за него покажется? Вот снимет противогаз с комбинезоном‚ и что собой явит?

Пощурился на сегодняшнего старика, патлатого и костлявого‚ с непомерно широкой грудью.

– Старик‚ – сказал. – Ты непропорционален‚ старик.

Раскроем первый его секрет: завтрашний старик был неравнодушен к укрытиям.

Завтрашних не понять.

Он был старик-диверсант‚ старик-мститель‚ и больше всего на свете уважал норы‚ пещеры‚ подполы и овраги. Появиться неожиданно и врасплох, посеять ужас и панику, захватить трофей-доказательство и провалиться под землю.