Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута

– Нас там сотни сидели в трюме, в темноте и духоте. Тараканы, моча, блевотина, блохи. Крысы кусали без разбору и живых и мертвых – здоровенные, как барсуки. В северных морях мы тряслись от холода. В тропиках на нас капала раскаленная смола, и каждую минуту, даже во сне, мы думали об одном: «Воды, воды, Матерь Божья, воды…» Нам выдавали по полпинты в день, а на вкус эта вода была как солдатская моча – да, наверное, частенько так оно и было. По моим подсчетам, каждый восьмой умер в пути. Три слова «Новый Южный Уэльс», которых мы так боялись на родине, стали обещанием избавления. А один старик из Голуэя нам рассказывал о Виргинии – какие там огромные пляжи, и зеленые поля, и девчонки-индианки, готовые отдаться за медный грош, и мы все думали: «Ботани-бей как Виргиния, только немножко дальше»…

Под окном по улице Морской Стены проходят стражники коменданта Косуги.

– Оказалось, Сиднейская бухта – совсем не Виргиния. Пара десятков огородиков, где если какой росток и пробьется, тут же зачахнет. Засуха, кусачая мошкара и огненные муравьи, и тысячи изголодавшихся арестантов в драных палатках. У морских пехотинцев были ружья – а значит, у них была сила, еда, кенгурятина и женщины. Как я был плотник, меня поставили строить домики для солдат, мебель делать, двери и всякое такое. Так прошло четыре года. К нам начали наведываться торговцы-янки. Легкой жизни, конечно, не было, но люди хоть больше не мерли как мухи. Я отбыл половину срока и начал уже мечтать о том, чтобы когда-нибудь вернуться в Ирландию. Тут в девяносто пятом прибыл новый отряд морской пехоты. Новый майор захотел построить новую шикарную казарму и большой дом в Парраматте. Отправил на эту работу меня и еще человек шесть-семь. Он целый год пробыл в гарнизоне в Кинсейле и воображал себя великим специалистом по ирландцам. «Гэльскую лень лучше всего излечивает доктор Кнут», – говаривал он и не скупился на свое лекарство. Видели рубцы у меня на спине?

Якоб кивает:

– Даже на Герритсзона произвели впечатление.

– Посмотришь ему в глаза – отстегает за дерзость. Отводишь глаза – отхлещет за скрытность. Не выдержишь, закричишь – отстегает за притворство. Вытерпишь, не крикнешь – отстегает за упрямство, потешит душеньку. Нас там было человек шесть из Корка, мы друг другу помогали, и один был такой Брофи, колесник. Однажды майор довел-таки Брофи до того, что тот его ударил в ответ. Брофи тут же заковали в кандалы, и майор велел его повесить. Майор мне сказал: «Давно пора завести в Парраматте свою виселицу. Мантервари, ты ее и построишь». Ну а я отказался. Брофи повесили на дереве, а мне присудили неделю в Стойле и еще сотню ударов кнутом. Стойло – это была камера, четыре на четыре на четыре фута. Ни встать, ни лечь, а вонь, и мух, и червей можете себе представить. В последнюю ночь в Стойле ко мне заглянул майор и сказал, что бить будет сам. Посулил, что к пятидесятому удару я встречусь с Брофи в аду.

Якоб спрашивает:

– А нельзя было обратиться к вышестоящим властям?

Туми горько смеется в ответ.

– После полуночи я услышал шум. Спрашиваю: «Кто там?» – а мне под дверь подсунули зубило, пару буханок хлеба, завернутые в тряпку, и бурдюк с водой. И топот слышно, как убежали. Я зубилом быстро отодрал пару досок – и ходу. Луна светила ярко, как солнце. Понимаете, в нашем поселении не было ограды, потому что пустота – сама по себе ограда. Арестанты все время убегали. Многие потом приползали обратно, просили воды. Кого-то притаскивали черные, им за это платили грогом. Остальные умирали, я теперь так думаю… Но арестанты в основном были необразованные, и когда прошел слух, что если перейти красную пустыню на северо-северо-запад, попадешь в Китай… Ага, Китай! Хотелось верить в лучшее, и вот я отправился в Китай. Не прошел и шестисот ярдов, слышу, как щелкнул курок. Это был он. Майор. Он, видите ли, сам и просунул мне хлеб и зубило. «Теперь, – говорит, – ты беглый, можно тебя пристрелить, и никаких вопросов, вонючая ирландская погань». Подошел ко мне вплотную, вот как мы с вами сейчас стоим. Глаза горят, и я думаю: ну, все. Он нажал на спуск, и ничего не случилось. Мы смотрим друг на друга, так это удивленно. Он меня ткнул штыком в глаз. Я увернулся, но чуть-чуть не успел. – Плотник показывает разорванную мочку уха. – А потом время будто замедлилось, глупо так, и мы тянем ружье каждый на себя, как мальчишки, когда не поделят игрушку… Потом он споткнулся, ружье дернулось, и его треснуло прикладом по черепу. Этот гад упал и больше не встал.