Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута

Ветерок заставляет звенеть потускневшую люстру.

– Если управляющий ван Клеф не сотрудничает с англичанами…

– Значит, его держат под замком. Потому и на берег отправили не его, а Фишера.

Якоб смотрит на «Феба».

– Предположим, я – британский капитан и надеюсь добиться славы, захватив единственную в Японии европейскую факторию… Но известно, что японцы настороженно относятся к иностранцам…

– Известно, что они вообще не ведут никаких дел с иностранцами.

– Очевидно, мы нужны английскому капитану, чтобы наладить с ними связи, но…

– Но пройдет один годик, управляющий де З., два торговых сезона…

– Хорошая прибыль, посольство в Эдо, британский флаг над Дэдзимой…

– Переводчики подучат английский… И внезапно все голландские служащие… «Погодите-ка, эти голландские увальни – военнопленные!» С чего они вдруг будут нам платить хотя бы шиллинг? Я бы не стал, на месте этого Пенхалигона. А вот бесплатный проезд голландским увальням я бы обеспечил, это точно…

– Офицерам – в тюрьму в Пенанге, а вас, простых работников, завербуют.

– «Завербуют» – это по-английски значит загребут в рабство во флот Его Величества.

Якоб мысленно пробует на прочность всю логическую цепь и не находит ни одного слабого звена. «Ван Клеф не дал письменного приказа, – теперь уже совершенно ясно, – это и есть его приказ».

– Вы говорили об этом с другими работниками, господин Гроте?

Повар наклоняет лысую умную голову:

– Все утро толковали, управляющий де З. Если и вы тоже учуяли дохлую крысу, мы голосуем за то, чтобы разорвать этот англо-голландский договор на аккуратные такие квадратики, как раз для нужника сгодятся.

В заливе резвятся два дельфина.

– Господин Гроте, а что меня выдает при чтении по губам?

– Матушка меня бы не простила, если б я стал вовлекать благородного юношу в греховное карточное плутовство…

– Мы могли бы играть в трик-трак долгими скучными вечерами. В торговле предстоит затишье…

– Благородная игра – трик-трак. Игральные кости у меня найдутся.

Чай прохладно-зеленого цвета налит в блестящую светлую чашечку.

– Мне не понять, – заявляет Петер Фишер, – как вы пьете эту шпинатную водицу.

Нагнувшись, он потирает ноги – затекли после двадцати минут сидения на полу в неудобной позе.

– Скорей бы уже эти японцы изобрели нормальные стулья!

Якобу нечего сказать Фишеру, который пришел сюда убеждать градоправителя, чтобы тот позволил англичанам торговать под прикрытием голландцев. О возражениях своих подчиненных Фишер и слышать не хочет, поэтому Якоб о них пока не заговаривает. Ауэханд дал Якобу разрешение действовать и от его имени тоже, а Маринус процитировал каких-то греков. В дальнем конце комнаты переводчики Ёнэкидзу и Кобаяси совещаются тревожным шепотом, зная, что Якоб понимает их язык. Чиновники и инспекторы то входят в Зал шестидесяти циновок, то вновь появляются оттуда. Пахнет пчелиным воском, бумагой, сандаловым деревом и… Якоб вдыхает поглубже… Страхом?

– Демократия, де Зут, – объявляет Фишер, – это такое затейливое развлечение для работяг.

– Если вы намекаете… – Якоб отставляет чашечку с чаем, – что я каким-то образом…

– Нет-нет, я восхищаюсь вашей хитростью! Самый простой способ управлять людьми – дать им видимость свободы воли. Вы, конечно, – Фишер ощупывает подкладку своей шляпы, – не станете расстраивать наших желтолицых друзей разговорами о президентах и так далее? Сирояма захочет побеседовать с помощником управляющего, а не с кем-нибудь другим.

– Вы решились передать ему предложение Пенхалигона?

– Надо быть дураком и мерзавцем, чтобы этого не сделать. У нас с вами, де Зут, есть мелкие дружеские разногласия, но я знаю, вы не мерзавец. И не дурак.

– Видимо, все это дело полностью в ваших руках, – уклончиво отвечает Якоб.

– Да. – Фишер принимает его покорность за чистую монету. – Само собой.

Они смотрят поверх стен и крыш на залив далеко внизу.

– При англичанах, – говорит Фишер, – у меня будет больше влияния…

«Это называется – делить шкуру неубитого медведя», – думает Якоб.

– И я тогда припомню и старых друзей, и старых врагов.

Мимо проходит камергер Томинэ, взглядом приветствуя Якоба.

Он сворачивает влево, через неприметную дверь с изображением хризантемы.

– Такие лица, – замечает Фишер, – подошли бы химерам на карнизах собора.

Появляется сурового вида чиновник. Он что-то говорит Кобаяси и Ёнэкидзу.