Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута

«Восемнадцать лет? – Якоб отмечает для себя это число. – Восемнадцать…»

Меньше года прошло с отплытия «Шенандоа»…

Связь с потусторонним миром обрывается. Якоб просыпается. Рядом с ним Орито.

«Хвала милосердному Господу на небесах!» Он проснулся в Высоком доме…

…И все здесь в точности то, чем кажется.

Прическа Орито растрепалась – они всю ночь предавались любви.

Пыль золотится в лучах рассвета; сверчок затачивает свои скальпели.

– Я твой, любимая, – шепчет Якоб и целует ее ожог…

Тонкие руки Орито, ее прекрасные руки, пробуждаясь, накрывают его соски…

«Столько страданий, – думает Якоб, – но сейчас ты со мной, я исцелю тебя».

…Накрывают его соски, кружат возле пупка, мнут в паху и…

– Да исчезнут, как распускающаяся улитка. – Орито раскрывает багровые глаза.

Якоб старается проснуться, но проволока, затянутая на шее, держит крепко.

– Да не видят солнца… – продолжает цитату труп.

Голландец весь покрыт улитками. Кровать, вся комната, вся Дэдзима сплошь в улитках…

– …Да не видят солнца, как выкидыш женщины.

Якоб садится, наконец-то проснувшись, с бешено колотящимся сердцем. «Я в Доме глициний, прошлой ночью я переспал с проституткой». Она тоже здесь, тихонько похрапывает у него под боком. Воздух жаркий и душный, не продохнуть от запахов секса, табака, несвежих простыней и переваренной капусты – ею несет от ночного горшка. Сквозь затянутое бумагой окно проникает чистый свет Творения. Из соседней комнаты слышится любовная возня и приглушенные смешки. Якоб с неизбывным чувством вины думает об Орито и Удзаэмоне и закрывает глаза, но от этого только видит их еще яснее. Орито держат под замком, используют, собирают с нее урожай, а Удзаэмон убит, и Якоб думает: «Из-за тебя» – и вновь открывает глаза. Но у мыслей нет век, нет и ушей, которые можно было бы заткнуть, и Якоб вспоминает, как переводчик Кобаяси объявил, что Огаву Удзаэмона убили разбойники во время паломничества в город Касиму. Господин настоятель Эномото поймал одиннадцать бандитов, виновных в этом преступлении, и все они умерли под пытками, но даже мщение не может вернуть к жизни умерших, сентенциозно провозгласил Кобаяси. Управляющий ван Клеф передал Огаве-старшему соболезнования от лица Компании, но почтенный переводчик так и не вернулся на Дэдзиму, и никто не удивился, что он вскоре умер. Если де Зут еще сомневался в том, что Удзаэмона убил Эномото, последние сомнения рассеялись месяца полтора спустя, когда Гото Симпати сообщил, что случившийся ночью пожар на восточным склоне начался в библиотеке старого дома семьи Огава. В тот вечер при свете лампы Якоб вытащил из тайника под полом футляр кизилового дерева и начал самый тяжелый умственный труд в своей жизни. Свиток был не длинный – заглавие и двенадцать догматов, чуть больше трехсот иероглифов, – но добывать словарь и учебник грамматики пришлось в полной тайне. Ни один переводчик не рискнул бы учить иностранца японскому, хотя Гото Симпати иногда отвечал, если Якоб спрашивал между делом, что значит то или иное слово. Задача была бы непосильной, если бы не познания доктора Маринуса в области восточных языков, но показать доктору свиток Якоб не решился, боясь втягивать друга в опасную историю. Двести ночей ушло на то, чтобы расшифровать догматы ордена, и ночи эти становились все темнее по мере того, как Якоб приближался к пониманию. «И вот работа закончена, – думает он, – и как теперь иностранцу, за каждым шагом которого следят, добиться справедливости?» Нужно, чтобы его выслушал, и благожелательно выслушал, человек, облеченный властью, вроде градоначальника, только тогда можно будет хотя бы надеяться на то, что Орито освободят, а Эномото настигнет правосудие. «Что было бы с китайцем в Мидделбурге, – думает Якоб, – если бы он вздумал призвать к суду герцога Зеландского за преступления против нравственности и детоубийство?»

В соседней комнате мужчина рычит:

– O, o, Mijn God, Mijn God! [24]  О, о, Бог мой, Бог мой! (голл.)

Мельхиор ван Клеф; Якоб краснеет и надеется, что его девушка не проснется.

«Ханжеское смущение наутро, – признается он мысленно, – это свойство лицемера».

Возле футона лежит на листке бумаги использованный презерватив из козьей кишки.

«Этот предмет отвратителен, – думает Якоб. – Да и я тоже»…

Якоб думает об Анне. Он обязан вернуть ей слово.

«Она добрая и честная, и заслуживает по-настоящему верного мужа», – самоотверженно думает Якоб.