Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута

– Ну-ну, Роберт, Катлип вас хорошо знает. – «Бывают моменты, – думает Пенхалигон, – когда я не столько капитан, сколько гувернантка». – Он не подразумевал ни того ни другого, а просто… просто…

– По-дружески подначивал, – подсказывает лейтенант Рен.

– Шутка, не более того! – восклицает Катлип, лучась обаянием. – Дружеская подначка…

– Остроумно, однако без малейшей злобы, – уверяет Рен.

– …И я, безусловно, извиняюсь, – прибавляет Катлип, – если нечаянно вас задел.

«Когда извиняются так легко, – думает Пенхалигон, – грош цена таким извинениям».

– Майору Катлипу следовало бы повнимательней обращаться со своим остроумием, – замечает Ховелл. – Как бы не порезаться.

– Мистер Тальбот, – спрашивает Пенхалигон, – вы намерены тайно умыкнуть эту бутылку?

В первое мгновение Тальбот принимает упрек всерьез, но потом с облегчением улыбается и разливает вино по бокалам. Пенхалигон приказывает Чигвину принести еще пару бутылок шамболь-мюзиньи. Стюард несколько удивлен такой запоздалой щедростью, но исправно выполняет приказание.

– Будь наша единственная задача в Нагасаки – отнять добро у голландской компании, – Пенхалигон чувствует, что необходимо поставить точку в споре, – мы могли бы действовать прямолинейно, как советует майор. Однако имеется еще и приказ добиться заключения договора с японцами. Тут нужно быть не только воинами, но и дипломатами.

Катлип ковыряет в волосатом носу.

– Пушки – вот лучшие дипломаты, капитан.

Ховелл похлопывает себя по губам.

– Этих туземцев воинственностью не удивишь.

– Разве мы мягкостью покорили индейцев? – Рен откидывается на спинку стула. – Разве голландцы подчинили себе яванцев, принеся им в дар эдамский сыр?

– Такая аналогия безосновательна, – возражает Ховелл. – Япония находится в Азии, но они не похожи на других азиатов.

– Очередное гностическое высказывание, лейтенант? – осведомляется Рен.

– Говорить обобщенно «индейцы» или «яванцы» – признак характерного для европейцев самомнения. На самом деле перед нами пестрое разнообразие народов, раздробленных и враждующих между собой. Напротив, Япония объединилась четыреста лет назад. Они изгнали испанцев и португальцев даже в период расцвета иберийской мощи…

– Если выставить нашу артиллерию и стрелков с винтовками против их забавных средневековых вояк… – Майор губами и руками изображает взрыв.

– Вы еще даже не видели этих забавных средневековых вояк, – отвечает Ховелл.

«Лучше древоточцы в корпусе корабля, – думает Пенхалигон, – чем свара между офицерами».

– И вы их не видели, мистер Ховелл, – парирует Рен. – Между тем Сниткер…

– Сниткер жаждет вернуть себе свое маленькое королевство и посрамить тех, кто его отнял.

Под ними, в кают-компании, мистер Уолдрон на скрипке наигрывает джигу.

«Ну хоть кому-то весело нынче вечером», – думает Пенхалигон.

Лейтенант Тальбот открывает рот и снова его закрывает, так и не произнеся ни слова.

Пенхалигон спрашивает:

– Вы что-то хотели сказать, мистер Тальбот?

Молоденький третий лейтенант смущен оттого, что на него обратились все взгляды.

– Ничего существенного, сэр.

Джонс с грохотом роняет поднос с ножами и вилками.

– Кстати! – Катлип вытирает соплю о скатерть. – Капитан, я тут случайно услышал, как двое ваших корнуолльцев подшучивали на тему родного графства мистера Ховелла. Я повторяю их шутку, не боясь никого обидеть, ведь мы уже убедились, что он способен по-мужски отнестись к дружеской подначке. «Скажите, что такое йоркширец?»

Роберт Ховелл вертит на пальце обручальное кольцо.

– Шотландец, у которого отобрали его щедрость!

Капитан жалеет, что велел принести бутылки девяносто первого года.

«Почему все на свете так бессмысленно ходит по кругу?» – спрашивает он про себя.

Якоб де Зут идет вслед за мальчишкой с факелом по берегу затхлого канала и попадает в неф Домбуржской церкви. Гертье ставит на алтарь блюдо с жареным гусем. Мальчик с факелом – у него узкие азиатские глаза и медного цвета волосы – цитирует: «Приклоню к притче ухо мое, папа, открою в Псалтири прорицание мое». Якоб приходит в ужас. «Незаконный сын?» Он оборачивается, но вместо Гертье видит вечно недовольную квартирную хозяйку, у которой снимал жилье в Батавии. «Ты даже матери его не знаешь верно?» Унико Ворстенбос находит все происходящее бесконечно забавным, отщипывая кусочки мяса от наполовину съеденного гуся. Гусь поднимает поджаристую голову и цитирует: «Исчезнут они, как вода мимотекущая. Напрягать будет Он лук Свой, доколе не изнемогут они». Гусь летит сквозь бамбуковую рощу, сквозь череду косых полос более светлой и более темной тени, и Якоб тоже летит, и вот они на поляне, где на блюде дельфтского фарфора мрачно сверкает глазами голова Иоанна Крестителя. «Восемнадцать лет на Востоке, и ничегошеньки не нажил, кроме бастарда-полукровки!»