Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута

– Ах, зло! Зло, зло, зло. Вы вечно размахиваете этим словом, будто оно – меч, а не бессмысленное понятие. Когда вы съедаете яичный желток – это «зло»? Выживание – закон природы, а мой орден владеет секретом бессмертия, – вернее, он сам и есть этот секрет. К сожалению, для него требуются новорожденные младенцы – после первых двух недель жизни душа слишком сцепляется с телом и ее не удается извлечь. В ордене пятьдесят человек, и им постоянно требуются новые души, для собственного использования и чтобы обеспечить покровительство немногих избранных. Ваш Адам Смит меня бы понял. Между тем, не будь ордена, Дары вообще не появились бы на свет. Мы сами производим этот необходимый ингредиент. Где же тут «зло»?

– Красноречивое безумие, господин Эномото, – все равно безумие.

– Я живу на свете более шестисот лет, а вы умрете через несколько минут…

«Он верит в свои догматы, – понимает Удзаэмон. – Верит каждому слову».

– Кто же из нас в конечном счете сильнее? Ваш разум или мое красноречивое безумие?

– Освободите меня, – говорит Удзаэмон, – освободите барышню Аибагаву, и я скажу, где находится сви…

– Нет-нет, никаких сделок. Никто вне ордена не может узнать о догматах и остаться в живых. Вы должны умереть, как и Дзирицу, и эта хлопотунья-травница…

Удзаэмон горестно стонет:

– От нее никому не было вреда!

– Она хотела причинить вред моему ордену. Мы вынуждены были защищаться. Но я хочу вам кое-что показать. Этот предмет продала мне сама судьба в образе голландца Ворстенбоса.

Эномото подносит к самому лицу Удзаэмона пистолет иностранной работы.

– Рукоятка инкрустирована перламутром, и так мастерски все это сделано, что засомневаешься в утверждении конфуцианцев, будто у европейцев нет души. Эта вещь ждет своего часа с тех пор, как Сюдзаи сообщил мне о ваших героических планах. Смотрите… Смотрите же, Огава, это вас касается! Поднимаешь «курок» в положение «полувзвод», заряжаешь со стороны «дула»: сперва насыпаешь порох, а затем вкладываешь свинцовый шарик, обернутый в бумагу. Проталкиваешь его «шомполом», который прикреплен с нижней стороны ствола…

«Сейчас. – Сердце Удзаэмона стучит, словно в кровь разбитый кулак. – Сейчас, сейчас, сейчас…»

– …Затем сыплешь вот сюда, на «полку», немного пороха, защелкиваешь крышку, и наш пистолет «готов к стрельбе». Не прошло и половины голландской минуты! Да, умелый лучник может натянуть тетиву в одно мгновение, но ружья и пистолеты изготавливают быстрее, чем умелых лучников. Любой сын золотаря может с таким управиться и прикончить конного самурая. Настанет день – вы его не увидите, зато я увижу, – когда такое оружие преобразит даже наш замкнутый мир. Когда нажимаешь на спусковой крючок, кремень ударяет по «огниву». Крышка пороховой полки открывается, искра воспламеняет запальный порох, огонь перекидывается в камеру сгорания и поджигает основную часть пороха. Она выстреливает, словно миниатюрная пушка, и свинцовый шарик проделывает в вас дырку…

Эномото приставляет дуло к бешено бьющемуся сердцу Удзаэмона.

Удзаэмон чувствует, как по ногам течет горячая моча, но ему слишком страшно, чтобы стыдиться.

«Сейчас, сейчас, сейчас, сейчас, сейчас, сейчас, сейчас»…

– Животный ужас, – шепчет Эномото у самого уха, – наполовину растворил ваш разум, так я подброшу вам одну мысль. Так сказать, музыку, под которую вы умрете. Послушникам в монастыре на горе Сирануи открывают Двенадцать догматов, но Тринадцатый они узнают, только когда становятся мастерами. Такого мастера вы встретили сегодня утром – это хозяин таверны «Харубаяси». Тринадцатый догмат касается необходимости подчищать все концы. Если бы наши сестры – и ключницы тоже – в самом деле возвращались в Нижний мир и узнавали, что никто никогда не слышал ни об одном из их Даров, – у них могли бы возникнуть вопросы. Чтобы избежать подобной неприятности, во время ритуала Нисхождения Судзаку дает каждой из них некое снадобье. Снадобье это дарует им безболезненную смерть задолго до того, как паланкин минует ущелье Мэкура. Затем их погребают в той самой бамбуковой рощице, куда вы забрели нынче утром. И вот вам о чем подумать напоследок: провал вашей ребяческой попытки спасти Аибагаву Орито не просто обрекает ее на двадцать лет служения – он в буквальном смысле ее убил.

Пистолет упирается в лоб Огавы Удзаэмона…

Последний миг своей жизни он тратит на молитву: «Отомсти за меня».

Щелчок придушенный скулеж пока еще ничего но