Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута

«Опасность еще не миновала».

Орито оказывается в зарослях по-зимнему голых кустов.

Она пробирается вдоль стены – так, чтобы монастырь оставался справа, – и не желает думать о Яёи.

«Крупные близнецы, – думает Орито, – переношены на две недели. Таз узкий, ýже, чем у Кавасэми…»

Свернув за угол, Орито попадает в полосу елок.

«В Сестринском доме на каждые десять-двенадцать родов одни заканчиваются гибелью роженицы».

По заледеневшей земле, засыпанной хвоей, она спускается в укромную низину.

«С твоими знаниями и мастерством, – это не пустая похвальба, – могло быть на каждые тридцать».

Стремительные рукава ветра цепляют колючие, хрупкие от мороза кроны деревьев.

«Если повернешь назад, – напоминает себе Орито, – ты знаешь, что с тобой сделают монахи».

Она находит тропинку – там, где начинается склон от ритуальных ворот тории . Ярко-оранжевые днем, сейчас они кажутся черными на фоне ночного неба.

«Никто не может требовать, чтобы я покорилась рабству! Никто, даже Яёи…»

Орито приходит в голову, что в Скриптории она получила в руки оружие.

«Сомневаться в подлинности одного новогоднего письма, – скажет она Гэнму, – значит усомниться в них всех…»

Согласились бы сестры вести такую жизнь, если бы не верили, что их Дары живут и здравствуют в Нижнем мире?

«Мысли о мщении, – прибавила бы она, – не способствуют удачному протеканию беременности».

Тропинка делает резкий поворот. Становится видно созвездие Охотника.

«Нет! – Орито отгоняет полуоформившуюся мысль. – Я ни за что не вернусь!»

Она сосредотачивает все внимание на скользкой и крутой тропинке. Вывих сейчас может уничтожить всякую надежду добраться до хижины Отанэ к рассвету. Одну восьмушку часа спустя тропинка огибает скалу над висячим мостом под названием Тодороки, и у Орито перехватывает дыхание. Перед ней, огромное как небо, раскинулось ущелье Мэкура…

…В монастыре звонят в колокол. Не тот, басовитый, который отбивает время, а пронзительный и назойливый – в него звонят, когда начинаются роды у одной из сестер. Орито представляет себе, как Яёи зовет ее. Как, не веря своим глазам, сестры убеждаются в ее отсутствии, как ищут по всему монастырю и в конце концов находят веревку. Будят мастера Гэнму: «Новая сестра сбежала…»

Она представляет, как два плода, перепутанные в единый клубок, не могут вытолкнуться из чрева Яёи.

Вдогонку ей отправят послушников, сообщат на заставу посередине ущелья, к завтрашнему дню о ее бегстве узнают стражники в Исахае и Касиме, но горы Кёга сплошь поросли лесом – в них можно исчезнуть без следа. «Ты вернешься, только если захочешь», – думает Орито.

Ей представляется беспомощная растерянность мастера Судзаку, пока крики Яёи обжигают воздух.

«Может, колокол – это хитрость, – думает Орито. – Они нарочно звонят, чтобы заставить тебя вернуться».

Далеко-далеко внизу море Ариакэ блестит в лунном свете…

«То, что сегодня – хитрость, может стать правдой завтра или в ближайшие дни…»

– Свобода Аибагавы Орито, – произносит она вслух, – важнее, чем жизнь Яёи и ее двойняшек.

Так ли это? Нужно обдумать.

– Я отправился в путь с утра пораньше, – рассказывает Сюдзаи. – У статуи Дзидзо-сама на рыночной площади зажег свечу за три сэна , чтобы уберег от беды, и очень скоро порадовался, что принял такую предосторожность. Беда нашла меня у моста Омагори. Дорогу мне загородил капитан сёгунской стражи верхом на коне: он заметил у меня под соломенным плащом ножны и решил проверить, позволяет ли мой ранг носить меч. «Удача не жалует тех, кто носит чужую одежду», поэтому я назвал свое настоящее имя. И счастье, что назвал! Он соскочил с коня, снял шлем и обратился ко мне: «Сэнсэй»; его сын у меня учился, когда я только приехал в Нагасаки. Мы разговорились, и я ему рассказал, что направляюсь в Сагу, на седьмую годовщину смерти моего бывшего учителя. Сказал, в такое путешествие не подобает брать с собой слуг. Капитан застеснялся от такой неуклюжей попытки скрыть мою бедность, поэтому согласился со мной, пожелал удачи и распрощался.

В тренировочном зале четверо учеников занимаются кэндо, со всем усердием отрабатывая воинственные вопли.

Удзаэмон чувствует боль в горле – видно, простудился.

– От Устричного залива – грязной свалки рыбачьих хижин, раковин и гнилых веревок – я повернул на север, к Исахае. Как ты знаешь, местность там низменная, холмистая, и хмурым днем Первого месяца дорога ужасна. На повороте из-за чайного домика с закрытыми ставнями показались четверо грузчиков. Такую свору скалящихся диких псов еще поискать! Каждый держал в корявой руке здоровенную дубину. Они предупредили меня, что на несчастного беззащитного одинокого путника непременно нападут разбойники, и уговаривали нанять их для охраны, иначе не добраться мне до Исахаи невредимым. Я выхватил меч и объяснил им, что не такой уж я несчастный, одинокий и беззащитный. Мои доблестные спасители мигом испарились, и я без дальнейших приключений прибыл в Исахаю. Обошел стороной большие, заметные постоялые дворы и поселился на чердаке у болтливого обжарщика чая. Другую комнату снимал уличный торговец амулетами и талисманами из священных мест – он уверял, что даже из Эдзо.