Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута

– Не могу, – шепчет Яёи, – все думаю о той девушке.

– О какой девушке, соня? – Орито наматывает на палец прядь волос Яёи.

– Возлюбленной торговца лентами. Той, на ком он жениться хотел.

«Ты должна уйти из Сестринского дома и от Яёи, – напоминает себе Орито, – как можно скорее».

– Так грустно… – Яёи зевает. – Она состарится и умрет, и так и не узнает правду.

Огонь то вспыхивает, когда потянет сквознячком, то снова угасает.

Над железной жаровней кровля протекает: капли шипят и потрескивают.

Ветер трясет деревянные ставни на галерее, словно безумный узник.

Вопрос Яёи застает Орито врасплох.

– Сестра, тебя касался мужчина?

Орито привыкла к прямоте подруги, но не на такую тему.

– Нет.

«Это „нет“ – мачехина победа», – думает она.

– У моей мачехи в Нагасаки есть сын. Не хочу называть его имя. Когда обсуждали условия отцовской женитьбы, договорились, что он выучится и будет врачом. Но очень скоро стало очевидно, что у него нет способностей к наукам. Он терпеть не мог книги, ненавидел голландский язык и не переносил вида крови. Его отправили к дяде в Сагу, но на похороны отца он вернулся в Нагасаки. Неуклюжий мальчишка превратился в светского молодого человека семнадцати лет. Только и слышали от него: «Эй, ванну!»; «Живо, чаю!». Он смотрел на меня, как смотрят мужчины, хотя я его не поощряла. Совсем.

Орито прерывает рассказ, дожидаясь, пока пройдут мимо шаги по коридору.

– Мачеха заметила новый интерес своего сына, однако поначалу ничего не говорила. Пока жив был отец, она казалась примерной докторской женой, но после похорон изменилась… А может, показала себя настоящую. Она запретила мне выходить из дому без разрешения, а разрешала нечасто. Говорила: «Поиграла в ученость, и хватит». Старых друзей отца не пускали в дом, и они мало-помалу перестали приходить. Она уволила Аямэ, которая служила у нас еще при матушке. Мне пришлось взять на себя мачехины обязанности по дому. Еще вчера мне подавали белый рис, а теперь – только бурый. Послушать меня – что за избалованная девчонка…

Яёи тихонько ахает, чувствуя пинок изнутри.

– Они тоже слушают! И никто из нас не думает, что ты избалованная.

– Ну вот, а потом сводный брат доказал мне, что беды мои еще даже не начинались. Я спала в бывшей комнате Аямэ – вернее, в чуланчике, всего в две циновки. Однажды ночью, через несколько дней после похорон отца, когда все в доме улеглись, ко мне явился сводный брат. Я спросила, что ему нужно. Он ответил, что я сама знаю. Я сказала, чтобы он ушел. Он ответил: «Нынче другие порядки, дорогая сводная сестра». Сказал, что он теперь глава семьи Аибагава из Нагасаки, – Орито ощущает металлический привкус во рту, – а значит, все в домашнем хозяйстве принадлежит ему. «И это тоже», – сказал он. Тогда он и коснулся меня.

Яёи морщится:

– Прости, что спросила. Не обязательно рассказывать.

«Это его преступление, – думает Орито, – не мое».

– Я пыталась… Но он меня ударил. Меня никогда в жизни так не били. Он зажал мне рот рукой и велел…

«Представить себе на его месте Огаву», – вспоминает она.

– Он пригрозил, что, если я буду сопротивляться, он будет держать меня над огнем, пока правая половина лица не станет такой же, как левая, а потом все равно сделает то, что хочет. – Орито ненадолго замолкает, стараясь совладать с голосом. – Притвориться испуганной было легко. Притвориться послушной – труднее. И вот я сказала «да». Он облизал мне лицо, как собака, и распахнул свою одежду, и тогда… я схватила то, что было у него между ног, и сдавила, как будто выжимаю лимон, изо всех сил.

Яёи по-новому смотрит на подругу.

– От его крика проснулся весь дом. Прибежала матушка и прогнала слуг. Я сказала ей, что хотел со мной сделать ее сын. Он сказал, что я сама его зазывала в свою постель. Мачеха ударила главу семьи Аибагава из Нагасаки по лицу: один раз – за то, что врет, два раза – за то, что дурак, и десять раз – за то, что чуть не испортил главную ценность в доме, которую можно выгодно продать. «Настоятель Эномото, – сказала мачеха, – требует, чтобы твоя сводная сестра была нетронутой, когда прибудет в его монастырь для уродов». Так я и узнала, зачем приходил помощник Эномото. Четыре дня спустя я очутилась здесь.

Дождь поливает кровлю, и огонь ревет в очаге.

Орито вспоминает, как друзья ее отца, все до единого, отказались укрыть ее у себя в тот вечер, когда она убежала из дому.

Как она всю ночь пряталась в «Доме глициний», слушая, что творится вокруг.