Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута

– Итак, господа, – ван Клеф поднимает бокал, – за девятнадцатый век!

Все дружно подхватывают тост, хотя по японскому летосчислению он не имеет смысла.

Удзаэмон понимает, что ему и в самом деле дурно.

– Я принес вам дружбу, – изрекает помощник управляющего Фишер, – между Европой и Востоком!

«Сколько раз еще, – думает Удзаэмон, – мне придется выслушивать все те же пустые слова?»

Переводчик Кобаяси смотрит на Удзаэмона.

– За скорый выздоровление дорогих друзей, Огава Мимасаку и Герритсзон-сан!

Удзаэмон вынужден встать и поклониться Кобаяси-старшему, отлично зная: тот плетет интриги в Гильдии переводчиков, чтобы его сына повысили до второго ранга в обход Удзаэмона, когда Огава-старший смирится с неизбежным и уйдет в отставку с желанной должности.

Далее очередь Маринуса.

– За тех, кто ищет истину!

Специально для инспекторов переводчик Ёсио предлагает тост по-японски:

– За здоровье нашего мудрого и любимого градоправителя!

У Ёсио тоже есть сын, переводчик третьего ранга, с большими надеждами на освобождающиеся вакансии.

По-голландски Ёсио провозглашает:

– За наших правителей!

«В эти игры необходимо играть, – думает Удзаэмон, – чтобы занять весомое положение в Гильдии».

Якоб де Зут покачивает вино в бокале:

– За наших любимых, близких и далеких!

Голландец невольно встречается взглядом с Удзаэмоном, и оба отводят глаза. Собравшиеся шумно поддерживают тост.

Переводчик мрачно вертит в руках кольцо для салфетки.

Гото слегка кашляет:

– Огава-сан?

Удзаэмон поднимает голову. Оказывается, все смотрят на него.

– Простите, господа, вино отняло мой язык.

По комнате плещется бесовский хохот. Лица обедающих то раздуваются, то уплывают. Губы шевелятся не в такт невнятным словам. Сознание меркнет, и Удзаэмон только успевает подумать: «Я умираю?»

Ступени на улице Хигасидзака скользкие от подмерзшей слякоти и усыпаны сплошным слоем костей, тряпья, гниющих листьев и фекалий. Удзаэмон и кривоногий Ёхэй карабкаются вверх. По дороге им попадается торговец жареными каштанами. От запаха желудок переводчика грозит взбунтоваться. В нескольких шагах впереди – нищий, не замечая приближающихся самураев, остановился помочиться у стены. Тощие собаки, коршуны и вороны дерутся за жалкие отбросы.

Из приоткрытой двери доносится похоронная мантра и тянется дымок от священных курений.

«Сюдзаи ждет меня на тренировку с мечом…» – вспоминает Удзаэмон.

У перекрестка девушка явно на позднем сроке беременности продает свечи из свиного сала.

«…Но если дважды за один день свалиться в обморок, пойдут ненужные слухи».

Удзаэмон приказывает Ёхэю купить десять свечей: у девушки в обоих глазах катаракта.

Девушка благодарит покупателя. Хозяин и слуга идут дальше.

Из окна слышится мужской голос:

– Будь проклят тот день, когда я на тебе женился!

– Самурай-сама? – окликает безгубая прорицательница из-за полуоткрытой двери. – Кому-то в Верхнем мире нужна ваша помощь, самурай-сама.

Удзаэмон идет дальше, раздраженный ее наглостью.

– Господин, – говорит Ёхэй, – если вам опять нехорошо, я могу…

– Не суетись, как баба! Чужеземное вино не пошло мне впрок.

«Чужеземное вино, – думает Удзаэмон, – вдобавок к хирургической операции».

– Докладывать об этом кратком недомогании отцу – только беспокоить его понапрасну.

– От меня он ничего не услышит, господин.

Они проходят через ритуальные врата, отвращающие злых духов. Сын привратника кланяется одному из самых значительных людей в округе. Удзаэмон деловито кивает в ответ и думает: «Почти дома». Эта мысль не приносит утешения.

Дожидаясь, пока откроют ворота, Удзаэмон слышит старческий голос:

– Не может ли Огава-сама великодушно уделить немного времени?

Из рощицы у ручья выходит сгорбленная старуха, явно живущая в горах.

– Как ты смеешь, – Ёхэй заступает ей дорогу, – трепать имя господина?

Слуга Кьёсити отпирает изнутри ворота и, увидев крестьянку, объясняет:

– Господин, эта полоумная еще раньше стучалась в боковую дверь, просилась поговорить с переводчиком Огавой-младшим. Я велел сумасшедшей карге уходить, но, как видите…

Обветренное лицо между шляпой и плетеной из соломы накидкой не выражает обычной для попрошаек хитрости.

– Огава-сама, у нас есть общий друг…

– Довольно, бабушка. – Кьёсити берет ее под локоток. – Тебе домой пора.

Слуга оглядывается на Удзаэмона, тот одними губами приказывает: