Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута

Арасияма переспрашивает арабское имя и уверенно составляет японский аналог.

– Линза и ее родич, полированное зеркало, так же как и их математические принципы, менялись от страны к стране, от эпохи к эпохе. Благодаря прогрессирующему накоплению знаний нынешние астрономы могут любоваться недавно открытой планетой еще дальше Сатурна, не различимой невооруженным глазом, – имя ей Georgium Sidus , Звезда Георга. Зоологи могут во всех подробностях рассмотреть истинный портрет самого верного спутника человека…

– … Pulex irritans .

Какой-то из студиозусов показывает всем иллюстрацию из «Микрографии» Гука, в то время как Гото старательно переводит. Ученые не замечают, что он пропустил слово «прогрессирующий», – Удзаэмон тоже не понял, что это значит.

Де Зут наблюдает, сидя в стороне, всего в нескольких шагах. Когда Удзаэмон занял свое место на возвышении, они обменялись коротким приветствием, но тактичный голландец заметил, что переводчик не стремится к разговору, и предпочел не навязываться. «Он мог бы стать достойным мужем для Орито». Великодушная мысль Удзаэмона омрачена ревностью и сожалениями.

Маринус щурится, вглядываясь в подсвеченный светильником дым. Готовит ли он свои лекции заранее, гадает Удзаэмон, или извлекает прямо из несвежего воздуха.

– Микроскопы и телескопы – детища Науки; пользуясь ими, люди – мужчины, а если позволено, то и женщины – порождают новую науку, и перед нами раскрываются тайны Творения, о которых мы раньше и мечтать не могли. Так Наука ширится, углубляется и диссеминирует по свету, а через изобретение книгопечатания ее побеги проклевываются даже в этой изолированной от всего мира империи.

Удзаэмон прилагает все старания, чтобы это перевести, но ему приходится нелегко. Неужели непонятный глагол «диссеминировать» – родственный голландскому слову «осеменять»? Гото Симпати, угадав затруднение коллеги, предлагает: «распространяется». Слово «проклевываются» Удзаэмон наугад переводит как «приживаются», но подозрительные взгляды слушателей ясно говорят: «Если мы не понимаем лекцию, виноват переводчик».

– Наука, – Маринус почесывает свою бычью шею, – год за годом движется к новому положению вещей. В прошлом человек был субъектом, а Наука – объектом. Сейчас, господа, я считаю, их взаимоотношения начинают меняться. Наука постепенно обретает самосознание.

Гото рискует предположить, что «самосознание» означает «бдительность», как у часового. Его перевод слегка окрашен мистикой, но это же можно сказать и об оригинале.

– Наука, словно военачальник, стремится точно определить своих врагов: чужая мудрость, принятая без рассуждений; предположения, не подкрепленные опытом; шарлатанство и суеверия; страх тиранов перед просвещением простолюдинов; и самое пагубное – присущая человеку склонность к самообману. Об этом хорошо сказал англичанин Бэкон: «Человеческое понимание – словно кривое зеркало, которое неверно отражает падающий на него луч и грубо искажает природу вещей, примешивая к ней свою собственную природу». Быть может, нашему почтенному коллеге господину Такаки знаком этот отрывок?

Арасияма, не совладав со словом «шарлатанство», попросту выбрасывает его, пропускает слова о тиранах и простолюдинах из соображений цензуры и обращается за помощью к прямому как палка Такаки, переводчику Бэкона. Тот своим брюзгливым голосом переводит цитату.

– Наука только-только делает первые шаги, но придет время – и она преобразит человечество. А такие академии, как Сирандо, господа, – ее школы, ее начальные классы. Несколько лет назад один мудрый американец, Бенджамин Франклин, поражался летящему над Лондоном воздушному шару. Его спутник отмахнулся, назвав шар безделицей, пустой причудой, и спросил Франклина: «Да, но какая от него польза?» Франклин ответил: «А какая польза от новорожденного младенца?»

Удзаэмон переводит вроде бы недурно, пока не доходит до «безделицы» и «причуды». Гото и Арасияма строят извиняющиеся гримасы – не могут помочь. Слушатели смотрят критически.

Якоб де Зут тихонько подсказывает:

– Детская игрушка.

С такой заменой история о Франклине обретает смысл, и ученые одобрительно кивают.

– Если бы некий человек заснул на двести лет, – продолжает Маринус, – и проснулся сегодня утром, то увидел бы, что мир в целом не изменился. Корабли по-прежнему делают из дерева, по-прежнему свирепствуют болезни. Невозможно путешествовать быстрее, чем скачет лошадь, и невозможно убить человека, если он вне твоего поля зрения. Но если бы тот же человек уснул сегодня и проспал сто лет, или восемьдесят, или даже шестьдесят, то, проснувшись, он не узнал бы нашу планету – настолько изменила бы ее Наука.