Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута

Во время последнего перерыва Удзаэмон, чтобы не столкнуться с де Зутом, прячется во дворике, где разбито нечто вроде зимнего сада. Из лекционного зала доносится потустороннее завывание, и вслед за тем слышно, как слушатели смеются и ужасаются. Директор Оцуки демонстрирует волынку, приобретенную недавно у Ари Гроте.

Удзаэмон сидит под огромной магнолией. Вверху – беззвездное небо. Молодому человеку вспоминается день полтора года назад, когда он спросил у своего отца, что думает тот по поводу Аибагавы Орито как возможной невесты. «Доктор Аибагава – известный ученый, но говорят, не настолько известный, как его долги. Хуже другое: что, если уродство его дочери перейдет на моих внуков? Мой ответ: нет. Если вы с его дочерью уже говорили о чувствах , – отец морщится, словно от скверного запаха, – немедленно возьми свои слова обратно». Удзаэмон умолял отца хотя бы подумать, но Огава-старший написал оскорбленное письмо отцу Орито. Слуга вернулся с короткой запиской, в которой доктор извинялся за беспокойство, причиненное его избалованной дочерью, и заверял, что больше к этому делу возврата не будет. Печальнейший день закончился тем, что Удзаэмон получил прощальное письмо от Орито – самое короткое за все время их тайной переписки. «Я ни за что не могла бы допустить, – так оно заканчивалось, – чтобы из-за меня ваш отец пожалел о том, что усыновил вас…»

После «истории с Аибагавой» родители Удзаэмона поспешили найти ему невесту. Сваха знала одну семью в Карацу – низкого ранга, но состоятельную, преуспевающих торговцев красками для тканей, притом желающих найти зятя с возможностью поставлять на Дэдзиму древесину сапана. Провели смотрины – омиай, – и отец сообщил Удзаэмону, что девушка достойна войти в семью Огава. Они поженились на Новый год, в благоприятный час, выбранный семейным предсказателем. «Пока особой благоприятности не видно», – думает Удзаэмон. На днях у его жены случился второй выкидыш. Родители Удзаэмона уверены, что виной несчастью – «легкомысленная небрежность» и «безволие». Мать считает своим долгом заставить невестку страдать точно так же, как страдала она сама, когда была молодой женой в доме Огава. «Жену мне жаль, – думает молодой человек, – но какая-то подлая моя часть не может ей простить, что она – не Орито». Можно только гадать, что приходится выносить Орито на горе Сирануи: одиночество, тяжелую нудную работу, холод, горе об отце и украденной у нее жизни и, конечно, обиду на ученых Академии Сирандо, почитающих ее главного тюремщика как великого благодетеля. Для Удзаэмона расспрашивать Эномото, главного мецената Академии, о Новой сестре в его храме было бы вопиющим нарушением этикета – словно бы намек или обвинение. Но гора Сирануи закрыта от посторонних, точно так же как Япония закрыта для внешнего мира. В отсутствие надежных сведений о жизни Орито воображение Удзаэмона терзает его не менее жестоко, чем совесть. Когда доктор Аибагава стоял на пороге смерти, Удзаэмон еще надеялся, что, подталкивая или, по крайней мере, не препятствуя де Зуту обратиться к Орито с предложением временного брака, он способствует тому, что она останется на Дэдзиме. Когда-нибудь, думал он, Якоб де Зут уедет из Японии, или ему наскучит с трудом завоеванная добыча, как это чаще всего бывает у иностранцев, и тогда она охотно примет покровительство Удзаэмона, став его второй женой. «Слабоумный, – говорит Удзаэмон дереву магнолии. – Самоуверенный, погрязший в заблуждениях…»

– Кто это погряз в заблуждениях? – Мелкие камешки хрустят под шагами Арасиямы.

– Речи Ёсиды-сама. Слова его опасны.

Арасияма обхватывает себя руками – во дворике холодно.

– Говорят, в горах уже выпал снег.

«Совесть будет всю жизнь меня мучить за Орито, – страшится Удзаэмон, – до самой смерти».

– Меня Оцуки-сама за вами послал, – говорит Арасияма. – Доктор Маринус уже готов, и нужно успеть до ужина.

– Древние ассирийцы… – Маринус сидит, неловко отставив больную ногу, – зажигали огонь при помощи округлого стекла. Грек Архимед в Сиракузах, как пишут в книгах, уничтожил римский флот Марка Аврелия при помощи громадного зажигательного стекла, а император Нерон будто бы пользовался линзой, чтобы исправить свою близорукость.

Удзаэмон объясняет слушателям, кто такие ассирийцы, и добавляет слово «остров» перед «Сиракузами».

– Араб Ибн аль-Хайсам, – продолжает доктор Маринус, – которого в латинских переводах называют Альхазен, написал свою «Книгу оптики» восемь столетий назад. Итальянец Галилей и голландец Липперсгей, опираясь на открытия аль-Хайсама, изобрели приборы, которые мы сейчас называем микроскопом и телескопом.