Виктория Хислоп - Возвращение

Не сказать, чтобы Хавьер Монтеро был личностью совсем уж неизвестной, о нем знали многие из хитанос . По их приглашению он и приехал из своего дома в Малаге. Музыканты со стороны не были редкостью, но этого гостя местные ждали с особым нетерпением. Его отец и дядя считались знаменитостями среди исполнителей фламенко, и в тот летний вечер 1935 года Эль Ниньо, или Малыш, – так его прозвали – должен был выступить в Гранаде.

Когда они вошли в длинное помещение без окон, сидевший на стуле человек уже негромко наигрывал фальсету , вариацию партии, которой он позднее откроет свое выступление. Им была видна лишь его макушка да копна блестящих черных волос; свешиваясь, они полностью скрывали его лицо. Любовно склонившись над гитарой, он, казалось, прислушивался, словно верил, что инструмент сам подскажет ему мелодию. Поблизости кто-то ненавязчиво выстукивал ритм по крышке стола.

За все те десять минут, пока люди продолжали заполнять помещение, вверх он так и не посмотрел. Потом поднял голову и уставился в пространство перед собой, обратив взгляд куда-то в сторону только ему одному видимой точки. Его лицо выражало крайнюю степень сосредоточенности, зрачки темных глаз едва различали очертания тех немногих, кто уже занял свои места. Свет падал на них сзади: лица зрителей оставались в тени, а их силуэты окружало сияние.

Молодой Монтеро находился в пятне света, и каждый мог его хорошенько рассмотреть. Он выглядел моложе своих двадцати лет, да и ямочка на подбородке придавала ему неожиданно невинный вид. В его внешности присутствовало что-то почти женственное: волосы ниспадали густыми, блестящими прядями, а черты лица были тоньше и изящнее, чем у большинства цыган.

Едва его увидев, Мерседес ошеломленно замерла. Ей подумалось, что он необычайно красив для мужчины, и, когда его лицо снова скрылось за ниспадавшими плотным занавесом роскошными волосами, она вдруг ощутила непонятное чувство утраты. Пока девушка мысленно упрашивала молодого человека поднять голову, чтобы она смогла получше его разглядеть, он продолжал лениво перебирать пальцами струны: молодой гитарист был достаточно тщеславен и хотел дождаться, когда соберется побольше народу; он явно не планировал переходить к выступлению, пока помещение не заполнится до отказа.

Спустя чуть более получаса, без какого-либо видимого предупреждения, он все же начал.

Его музыка оказала на Мерседес прямо-таки физическое воздействие. В тот самый миг девушке показалось, будто ее сердце вдруг увеличилось в размерах и совершенно помимо ее воли заколотилось так, что его мощные удары отдавались в ушах громким барабанным боем. Сидя, как и все присутствующие, на низеньком неудобном табурете, она обхватила себя руками, пытаясь унять сотрясающую ее тело дрожь. За всю свою жизнь ей не довелось еще слышать такой игры. Даже мужчины постарше, те, кто уже с полвека не выпускал из рук гитару, не добивались от своего инструмента столь восхитительного звучания.

Этот исполнитель фламенко был со своей гитарой единым целым; ритмы и мелодии, которые он мог из нее извлечь, пронзали публику разрядами электрического тока. Гармонии и мелодии изливались из его инструмента под сопровождение ритмичного постукивания по гольпеадору [44] Гольпеадор – тонкая пластмассовая пластина, закрепленная на верхней деке гитары. – создавалось ощущение, будто он задействует третью, невидимую руку. Его уверенная техника и музыкальная самобытность потрясли всех. Стало ощутимо жарче, а по помещению эстафетой прокатывалось еле слышное «Оле!».

По лицу Хавьера Монтеро то и дело стекали бисеринки испарины; он запрокинул голову, и зрители смогли впервые увидеть, что его черты искажены гримасой сосредоточенности. По шее струились ручейки пота. На несколько минут внимание на себя переключил барабанщик, давая Хавьеру возможность передохнуть, и тот снова уставился невидящим взглядом куда-то поверх зрительских голов. Они ни на миг его не заинтересовали. С того места, где он сидел, все присутствующие сливались в единую бесформенную массу.

Еще одна интерлюдия, и вот, спустя двадцать минут после начала выступления, он коротко кивнул головой, поднялся с места и стал пробираться боком, огибая аплодирующую публику.

Мерседес почувствовала, как, проходя мимо, он слегка коснулся ее лица краешком своего пиджака, и уловила кисловато-сладкий запах его тела. И тут девушку охватило нечто сродни панике, нечто столь же сильное, что и боль, и сердце в ее груди снова заколотилось с неистовой силой. В голове словно кто-то оглушительно хлопнул в ладоши, и в этот миг отработанные движения, символизирующие любовь и печаль, которые она многие годы заимствовала у других танцовщиц фламенко, наполнились реальным и ощутимым смыслом. Весь тот наигрыш был лишь генеральной репетицией этого мгновения.