Виктория Хислоп - Возвращение

– Вы можете рассказать мне, что случилось? – осторожно поинтересовалась она. – Когда вы вернулись в Гранаду?

– Меня освободили от работ в «Эль-Валье– де-лос-Каидос» – «Долине павших» – в тысяча девятьсот пятьдесят пятом году. Я «искупил свои преступления трудом» – так это называлось. То, что никаких преступлений за мной и в помине не водилось, не имело никакого значения. Однажды я просто объявился в «Эль Баррил», свалился им тут как снег на голову. Семьи у меня ни в Малаге, ни в Бильбао не осталось, а после Куэльгамуроса я стал все равно что калекой. Два пальца на левой руке были переломаны и срослись криво, так что я знал, что не смогу больше зарабатывать на жизнь игрой на гитаре. Я и в самом деле не знал, куда себя деть.

Мигель на мгновение прервался.

– Проще говоря, не придумал, куда еще можно было податься. Конча тепло меня приняла, пригласила остаться у нее жить. Относилась как к родному сыну.

– Конча ведь умерла вскоре после того, как вы вернулись, – заметила Соня.

– Да, так и было. Она очень быстро заболела, но я ухаживал за ней, как только мог.

– Она хоть раз написала Мерседес о том, что вы здесь?

– Нет, – резко ответил Мигель.

– Наверное, могло выясниться, что она долгие годы знала, что вы все-таки можете быть живы…

– …но она сказала мне, что Мерседес живет в Англии, что ее жизнь теперь там.

– Но она так сильно вас любила. – Соня давилась словами. – А вы ее любили?

– Любил, – признался он, – но знал, что она счастлива, и радовался за нее. Было бы жестокостью лишить ее этого. На ее долю выпало довольно несчастий…

Они просидели вдвоем на солнце еще около часа. Соня не чувствовала себя вправе осуждать свою бабушку за ее решение не рассказать обо всем дочери. Поступи она тогда иначе, Сони бы сейчас здесь не было.

А Соня сейчас сидела там и восхищалась таким благородством, такой неизмеримой любовью.

В отличие от Испании, где уверенно вступала в свои права весна, Англия в апреле как будто задержалась в объятиях зимы. Когда самолет Сони приземлился той ночью, стоял страшный холод и вся парковка была припорошена тонким слоем снега. Когда Соня закончила соскребать наледь с ветрового стекла, руки ее посинели.

Она приехала домой – пусто. Зашла, чувствуя себя так, словно вломилась в чужое жилище и теперь осматривается, изучая подсказки к картинке чьей-то жизни. Заглянула в гостиную. На середине кофейного столика стояла ваза с увядшими розами, засыпавшими лепестками номера «Кантри лайф» и «Татлера». На каминной полке выстроились в ряд приглашения на коктейльные вечеринки и парочка «картонок»: так Джеймс называл приглашения на официальные корпоративные мероприятия, которые печатались на карточках в несколько миллиметров толщиной. Одно из них приглашало на оленью охоту в Шотландии. Число было указано сегодняшнее. Возможно, Джеймс сейчас как раз там.

На полу возле кухонной двери стояла дюжина пустых бутылок из-под красного вина, а в раковине, что было нетипично для Джеймса, который ненавидел грязную и неубранную посуду, – бокал с засохшим на дне осадком.

Соня подняла свою сумку наверх, машинально направившись в комнату для гостей, и легла спать. Она и думать забыла, до тех пор, конечно, пока не повернула ключ в замке, что растущее отчуждение между ней и Джеймсом как раз и стало одной из причин ее поездки в Гранаду. Лондон казался таким далеким, пока Мигель рассказывал свою историю.

Неделя прошла в атмосфере безразличия. Соня ничего другого и не ожидала. Самым главным событием для нее стал урок сальсы в пятницу, с которого она вернулась домой полная сил и воодушевления.

После нескольких тоскливых дней в офисе и странной обстановки дома оживляющая, лечащая душу магия танца снова подняла ее дух.

На выходных они, по давно устоявшейся традиции, должны были навестить родителей Джеймса. Она ждала этой поездки с еще большим ужасом, чем обычно, но Джеймс явно на нее рассчитывал. Приличия должны были быть соблюдены, а отказ вызвал бы массу разных вопросов. Для Джеймса и Сони гораздо проще было вести себя как ни в чем не бывало и молчать, что они и делали на протяжении всей своей поездки. Она могла бы воспользоваться этой прекрасной возможностью и рассказать Джеймсу о тех удивительных вещах, которые она узнала, но у нее не появилось ни малейшего желания даже упоминать о них. Эти открытия были дороги ее сердцу, и она не могла вынести даже мысли о том, что он поглумится над ними или встретит их полнейшим равнодушием.