Виктория Хислоп - Возвращение

Мерседес замерла на месте. Потеря двух человек, которых она знала совсем недолго, но к которым успела прикипеть всей душой, оставила внутри нее зияющую рану.

Кто-то приблизился к ней сзади и похлопал ее по руке.

Она вздрогнула и обернулась. Мануэла!

Но это была не она, а какая-то незнакомая старуха.

– Я их видела. Мне очень жаль. На них обрушилась балка. Спастись не было никаких шансов.

Если бы их укрытие располагалось ближе к месту падения снаряда – на него указывала воронка рядом, – они бы погибли мгновенно. Это первое, о чем подумала Мерседес. По крайней мере, Хави, наверное, крепко спал. Она отчаянно надеялась, что именно так все и было.

– Твоя семья?

Мерседес покачала головой. Девушка совершенно потеряла дар речи. Сказать ей было нечего, даже если бы она смогла протолкнуть слова через сжавшееся горло. Она просто стояла там и оцепенело смотрела на место, где не стало ее друзей.

Во время того одного-единственного налета погибло более десятка людей. Среди них почти не было жителей Альмерии; большинство жертв, как и Мануэла с Хави, преодолели пешком две сотни километров только ради того, чтобы в итоге сгинуть в чужом городе. Фашисты действовали умело. Они знали, что улицы будут запружены беженцами, которые стали для них легкими, беззащитными мишенями.

Мерседес огляделась. Посреди развалин собственного дома стояла женщина. Она видела, как он обрушился, и теперь безуспешно пыталась отыскать свои пожитки, роясь в обломках обуглившегося дерева и балясин, выломанных из перил лестницы, ведущей когда-то на второй этаж. Со всем, что она сейчас оттуда не заберет, можно было сразу распрощаться: вокруг была масса доведенных до крайней нужды и отчаяния людей, готовых даже с риском для жизни покопаться в бесхозном имуществе.

Мерседес считала себя везучей: за время долгого пути ей повезло не попасть под пулеметные очереди, снаряды и авиационные бомбы. Удивительно, как так случилось, что и этой бойни ей удалось избежать.

В карманах пальто лежали все ее пожитки: в одном – мешочек чечевицы и полбуханки хлеба, в другом – танцевальные туфли.

Через несколько дней после того, как они покинули Гранаду, Антонио с друзьями достигли окрестностей Мадрида. К городу подобрались с востока, где территорию контролировали ополченцы-республиканцы. Их потрясло то, во что превратилась столица, а при виде разрушенных бомбами зданий с пустыми глазницами в душе каждого заклокотал гнев. Когда они проезжали мимо в своем грузовике, маленькие дети смотрели на них, задрав головы, и махали ручками, а женщины вскидывали в воздух сжатый кулак – «пуньо» в республиканском жесте солидарности. Прибытие каждого нового защитника Республики питало надежды на то, что фашисты все-таки не возьмут их город.

Стоя вместе со своими попутчиками в очереди, чтобы записаться в ряды ополчения, они знакомились с ситуацией, сложившейся в столице.

– Хотя бы паек обещают, если запишемся, – сказал один из попутчиков. – Мечтаю наконец пожрать по-человечески.

– Ты губу-то закатал бы, – откликнулся другой. – Тут, поди, с продовольствием туго…

С сентября в Мадрид хлынули беженцы. Многие городки в округе захватили фашисты, и объятые ужасом жители подались в столицу, увеличив ее население больше чем вдвое. Мадрид находился во вражеском окружении, но кольцо осады вышло не настолько плотным, чтобы в город было совсем уж невозможно прорваться, и эта мысль поддерживала веру его жителей в освобождение. Горожане и тысячи беженцев со своими собранными в узлы пожитками надеялись, что эта жуткая ситуация скоро переменится. Они не могли до скончания века жить на одном только хлебе и бобах.

В ноябре оптимизма в Мадриде поубавилось. Более двадцати пяти тысяч солдат националистической армии утвердились на позициях в западных и южных пригородах Мадрида, а в течение нескольких недель к ним прибыло подкрепление из Германии. В Мадриде голодающие люди почувствовали, как тиски вокруг города сжимаются все туже, а еды день ото дня становится все меньше, и, в свою очередь, тоже затянули пояса.

Потом пошли слухи, что республиканское правительство эвакуировалось из Мадрида в Валенсию. В оставленных правительственных кабинетах бумаги перелетали с одного пустого стола на другой, а портреты следили за порядком в обезлюдевших коридорах. Через приоткрытые окна в помещения влетали птицы, и темные кожаные стулья были теперь забрызганы бледным пометом. Переезд считался временным. Каталожные шкафы оставались заполненными наполовину, а аккуратные ряды книг – нетронутыми, только на их корешках с затейливым тиснением, как и на мелких элементах панелей, облицовывающих стены, уже начала собираться пыль. Высокие окна не давали жителям заглянуть внутрь этих молчаливых помещений, но они легко могли представить, как те выглядят, и впадали в совершенное отчаяние.