Тадеуш Новак - А как будешь королем, а как будешь палачом. Пророк

— Зачем же мне избавляться? Не твое это дело. И не ходи сюда больше. И не подслушивай. Можешь с ним гулять. Если хочешь, я тебе его фотокарточку дам. Он мне ее на память в тарновских казармах подарил. Ты ее увеличишь. Я видал таких мастеров на ярмарках. Они из самого плохого снимка сумеют даже святого портрет сделать, даже ангела, архангела. Вот и закажи такой портрет, в рамку вставь и носи на серебряной цепочке. Чтобы он с тобой всюду был. В поле и в лесу, на реке и в реке, во сне и за обедом. Чтобы ты с ним никогда не расставалась. А я тем временем буду искать того, кто Стаха убил. И найду его, хоть бы мне всех швабов перебить пришлось. А как найду того, кто Стаха убил, Стах от меня уйдет. А как Стах уйдет от меня, во мне посветлеет, и я смогу петь, лежа в траве над рекой, тебе я об этом не скажу. Чтоб ты никогда запеть не смогла, чтоб ты с ним до самой смерти гуляла.

— А вот и буду гулять, так и знай. А ты их бей, бей их, Петр. Я тебе еще у пруда и на крыше говорила, Петр. Помнишь, что я тебе говорила: а как будешь королем, буду королевой, а как будешь палачом, палачихой буду.

— Помню, Хеля, помню. Никогда не забуду, что ты мне тогда сказала. Сказала, да еще прибавила, что родишь мне кроху, сыночка, котеночка миленького, палачоночка.

— Так вот знай, Петр! Знай это!

Было нас человек пятнадцать. Некоторые лежали под яблоньками, грызли яблоки или тихонько посвистывали. Возле в траве валялись винтовки, мокрые от росы. Кое-кто сидел, опершись спиной о яблоньки, держа винтовки между коленями и покуривая спрятанные в кулак цигарки. Все они были передо мной — я сидел на охапке соломы, прислонившись головой к доскам риги. Винтовки у меня не было. Дотрагиваясь рукой до кармана, я ощущал в нем плоский, шестизарядный револьвер, который я достал два года назад со дна реки.

Мы охраняли партизанский штаб. Он совещался в пустом погребе, прикрытом сверху сеном и необмолоченными снопами. Совещания эти мы охраняли уже не раз. Они, как и теперь, проводились в моем погребе, и я всегда был связным. Случалось, что я должен был бегать по деревне в поисках то того, то другого. Но обычно мне просто приходилось приносить из чулана простоквашу, хлеб или сало. Иногда, если совещание затягивалось, у меня просили самогона. Тогда позволялось хлебнуть и парням в саду.

И сегодня без горелки не обошлось. У погребного оконца, сквозь которое слова погромче долетали даже до середины сада, стояли пустые бутылки, молочные горшки: и эмалированные тарелки. Видимо, тех в погребе мучила жажда и изжога — они то и дело просили яблок. Я шел в сад, брал молоденькое деревце за ствол и несколько раз встряхивал. Собирал яблоки за пазуху и в карманы, а потом сыпал их сквозь оконце в погреб, и они гулко стучали по полу. Это мы называли союзнической бомбардировкой.

Вот и сегодня, когда, кроме молока, бутылок и тарелок с хлебом, я подавал в погреб и яблоки, кто-то из лежавших в саду спросил:

— Ну что, Петр, летят?

— Сам слышишь. Уже над Берлином.

— По мне, лучше бы они были над Варшавой.

— Подожди. Вот когда яблонька, что у плетня растет, начнет родить, они как раз и будут над Варшавой.

И опять в саду стало тихо. Теперь никто не посвистывал и не напевал. Видно, ребят сморило несколько глотков самогона и позднее время. Ведь каждый из них, прежде чем потихоньку, задворками и полями, прийти сюда с винтовками, косил хлеб или целый день свозил снопы. Вот и заснули в траве, не чувствуя росы, кое-кто, опершись о яблоньки, стонал во сне от усталости. Да и у меня, хоть и таращил глаза и чуть ли не подпирал веки пальцами, все двоилось и троилось. Я то и дело задремывал, не чуя спины, разболевшейся от работы: весь день подавал снопы на воз и сваливал с воза в ригу.

Встрепенувшись от недолгой дремоты, я вскакивал на ноги с перепугу. Обычно мне снилось, как в сад входят гестаповцы и выводят оттуда Стаха со связанными за спиной руками. Стах белее березы, будто его только что вытащили из ямы с гашеной известью. И хотя я вижу его сзади, он оборачивается в мою сторону и смотрит на меня побелевшими, закатившимися под лоб глазами. А я никак не могу найти карман, чтобы вынуть револьвер и выстрелить.

И сегодня мне снился Стах. Поэтому руки у меня вспотели, и я почти так же, как тогда, когда пел великопостные псалмы на хорах и когда купался с Хелей в августовском пруду, чувствовал, что они пронзены насквозь. Боясь этого сна и пронзенных рук, я держал правую в кармане, стиснув в ней вороненый револьвер. И старался не засыпать, глядя на звезду над жнивьем, что опускалась все ниже к невидимым золотым холмам за Вислой.