С его ухода прошло уже часа три, на улице потемнело, похолодало, и дождь усилился. Белла, наверное, волнуется, и это, несмотря на то, что горечь от поступка жены витает в сознании, заставляет Каллена подумать о возвращении.
Он трижды смотрит на дисплей своего телефона и каждый раз подмечает, что никому, кроме девушки, позвонить не может. И ни к кому больше не может прийти сейчас, среди ночи, чтобы как следует выплакаться.
Эсми он напугает, да и до нее нужно доехать. А там Карлайл. А там — очередной упрек.
Эммет наверняка в баре. А если не в баре, то с девушкой. А если не с девушкой, то вряд ли в состоянии после вчерашней вечерники — а их на неделе много — принимать гостей.
Друзья?.. Мужчины — их главный недостаток.
Так что, в конце концов, зажмурившись и вдоволь надышавшись зимним воздухом, Каллен собирается медленно направиться вдоль аллеи назад, к подъезду.
Но планы неожиданно рушатся.
Они всегда, к слову, рушатся неожиданно.
Как и восемнадцатого.
На его скамейку — именно на его, хотя вокруг полным-полно пустых, — на край садится незнакомец. Фигура в серой куртке и с телефоном. Фигура, закуривающая длинную тонкую сигарету и что-то приглушенно обсуждающая. Легонький дымок, вырывающийся с каждым его выдохом, душит не хуже ядовитого пара.
Застыв на своем месте, как каменное изваяние, Эдвард считает секунды, а затем и минуты, сдерживая возгласы. Здесь темно — от фонарей свет тусклый, — холодно и безлюдно. Здесь, как и тогда, просыпается ошеломляющее ощущение беспомощности. Он снова один и снова — в западне. Белла далеко, прохожие — далеко, а на часах время уже близится к десяти. И пусть здесь есть пару окон — много времени для желаемого никому не понадобится. Теперь, к огромнейшему сожалению, мистеру Каллену это известно.
Он не готов принять свою участь, но готов с ней смириться.
Убежать не получится так же, как и отсрочить приговор. Остается только ждать его исполнения.
И чувствовать ненавистный липкий страх, линиями расходящийся по всему организму. Он пробуждает боль — там. А еще тошнит.
Однако незнакомец почему-то тянет время. Все так же сидит, все так же курит и все так же разговаривает. Ни нервозности Эдварда, ни его ужаса не замечает. Или делает вид.
Каллен шумно сглатывает, а человек в сером укладывает ногу на ногу.
Каллен сжимает пальцами ворот пальто, а незнакомец стряхивает пепел с сигареты.
Кто-то должен прервать игру и начать расправу. Кто-то просто обязан.
И тот, кто заварил кашу, огонь и гасит.
Мужчина поднимается так же изящно и неслышно, как сел на скамейку. И ровной, спокойной походкой, не выдающей его планов — вернуться, быть может? — движется к одному из подъездов на аллее. Телефон из рук так и не выпустил. Разговаривает.
Эдвард ждет меньше минуты, недоверчиво глядя на то, как расстояние между ним и человеком в сером увеличивается.
И когда тот собирается набирать код к своей двери, не до конца отдавая себе отчет, что делает, вскакивает со скамейки, почти бегом кидаясь в нужную сторону.
Посылает к черту боль, сбитое дыхание и побелевшие пальцы. Посылает к черту холод.
Сметая все на своем пути, он несется вдоль аллеи, минуя высокие темные деревья и игнорируя свет фар из дворов напротив. Так быстро еще никогда не бегал. И такого страха еще никогда не ощущал — вот как оно, значит, на деле.
Чтобы обойти переулок, выводящий прямо к своему подъезду, приходится потратить лишних пять минут. Одна треть квартала — вот как выглядит это расстояние. Но Эдварду и на это наплевать. Оббегает. Обреченно, согласно. Лишь бы домой… лишь бы попасть…
На бегу, задыхаясь от нехватки кислорода, не раз вспоминает недавний кошмар, где случилось то же самое.
И чтобы успокоиться и раньше времени не сойти с дистанции, дает памяти волю, вытягивая на поверхность шепот Беллы:
«Это просто сон, gelibter…»
«Я помогу…»
«Это пройдет… это пройдет и мы справимся, справимся…»
Эдвард со свистом втягивает воздух, зажмуривается что есть сил. Дождик усиливается. Холодно…
Каштановые локоны по его коже, по плечам, по животу…
— Я люблю тебя.
Маленькие пальчики гладят волосы, стирают слезинки…
— Я тебя не брошу.
Ласковые глаза. Большие, нежные, доверху наполненные болью — его болью, — взятой на себя…
— Я в тебя верю.
Вот он. Вот он, с железной дверью и мигающей тусклой лампочкой. Неужели?.. О господи!
…Белла открывает дверь через несколько секунд после услышанного звонка. Осторожно, боязно открывает, несмело выглядывая наружу. Она плакала. Много и долго, так и не ложась спать. Глаза, кожа — все выдает это. Не оставляет сомнений. Но при виде мужа все эти слезы отходят на второй план.
Читать дальше