АlshBetta - Успокой моё сердце [СИ]

— Не проходит, — его дрожащий голос звучит тише прежнего.

— Пройдет, — уверяю, качнув головой. Нежнее глажу его.

Ну зачем? Зачем было устраивать все это снова? Ему только-только стало легче, он только вернулся, только решил остаться с нами и более-менее расслабился. Он выслушал меня! Всю эту грязь! Неужели благодарность за подобное — приступ?

— А если нет? — его губы крепко сжаты, отчего кажутся совсем синими.

— Да и только да. Не думай ни о чем плохом.

Он сглатывает, жмурясь. Пальцы на противоположном подлокотнике с удушающей силой впиваются в него. Раздавят.

— Чем я могу помочь? — с готовностью спрашиваю, стараясь определиться с действиями, — скажи мне — и я помогу.

Эдвард рассеяно кивает.

— Полотенце… уже теплое.

— Полотенце, — оглядываюсь вокруг в его поисках, пока не замечаю, что это и есть та самая материя, которую он так неистово прижимает к ноге.

— Я могу?..

— Там есть ещё одно.

К тому моменту, как я возвращаюсь, комнату наполняют едва слышные, практически беззвучные постанывания. Со сведенным от напряжения лицом, с широко раскрытыми, распахнутыми глазами, вполоборота повернувшись в сторону кровати, Эдвард смотрит на сына. И только теперь я догадываюсь, зачем он открыл шторы.

— Давай-ка, — я занимаю прежнее место, просительно протягивая руку к той ткани, что он уже использовал.

Длинные пальцы нехотя, вздрогнув, разжимаются. Он убирает их медленно, словно давая себе (или мне?) время для какого-то маневра.

Но, в конце концов, белое полотенце все же оказывается на полу.

… Я видела его шрамы всего один раз в жизни. В ту ночь, когда впервые столкнулась с невозможностью использования наркоты. Тогда они показались до ужаса страшными, и сердце от их вида явно билось сильнее.

Но сегодня, мне кажется, зрелище более впечатляющее. Все те же линии — глубокие и не очень, толстые и тонкие — исполосовавшие кожу. Они явно не добавляют ей красоты, но точно так же, как Эдварду плевать на ритуалы, проделанные между нами с Лореном, мне плевать на их вид. Ужас сковывает сознание лишь от очередной картинки воображения, как они наносились, но никак не от отвращения. И, пусть даже я прекрасно помню заявление Флинна, что боль не является, как таковой, действительной, мне кажется, что края особенно глубоких шрамов выделяются среди остальной кожи темно-бордовыми полосками…

Наблюдая за мной, Эдвард дышит чаще прежнего. Я догадываюсь, о чем он думает, потому беру себя в руки быстрее.

— Вот так, — опускаю чертово полотенце куда следует.

Дернувшись, Каллен мгновенно перехватывает мою ладонь, боязно пытающуюся разгладить ледяную материю. Сжимает в тисках. Сжимает чуть ли не до треска костей. Но сейчас это не имеет никакого значения.

— Надо найти время на пластика, — с трудом вдохнув достаточно воздуха для этой фразы, шепчет Эдвард.

— Не нужно никаких пластиков, — выдавив улыбку, свободной рукой стираю влагу с его лба. Футболка опять, как и во все прошлые разы, стремительно темнеет, — ты очень красивый.

— Здесь темно…

— Какая разница? Ты всегда красивый, — внезапно понимаю, что говорю тем же тоном, что и он со мной, когда успокаивает. Та же мягкость, та же забота, скользящая внутри… мой голос не так благозвучен и не так мелодичен, но что-то общее между нами определенно есть. Неужели он считает иначе? Из-за этих отметин?

С трудом разжав пальцы, стиснувшие мои, Эдвард выпускает ладонь из плена, тут же перехватывая её левой рукой. Поворачивает так, чтобы видеть все линии, устроившиеся на коже. Внимательно, часто моргая, смотрит на них.

— Чертов слон… — проводя по едва заметным, крохотным углублениям, он хмурится. Правда запомнил, какая рука?

— Он свое получил.

— А я нет…

— Эдвард, — ласково смотрю на него, уверенная в своих словах, — сейчас будет легче.

— Не будет.

Упрямый, ну конечно. Мой самый упрямый.

— Будет. Ты же приказываешь моим снам.

Он пытается усмехнуться. Честно пытается, прогоняя с лица все, что к нужному выражению не относится. Но затем, остановившись на полпути, с силой зажмуривается. Резко выпрямляется, упираясь спиной в кресло. Правая рука забирает в свое владение полотенце, что есть мочи растирая им кожу. Эдвард делает это с такой силой, будто намеревается снять её. Губы, пальцы — дрожат. Он весь дрожит.

— Поговори со мной, — умоляюще просит, кусая губы.

— О чем поговорить, tesoro? — как могу, сдерживаю собственную панику, понимая, что только её здесь и не хватает. Эдвард был спокоен вчера. Я буду сегодня.