Юрий Гаврилов - Записки комбата

Взгляд останавливается на «тревожном» чемодане.

— Это все, что заработал за четверть века безупречной службы Отчизне? — появляется в голове навязчивая мысль.

Сибирцев вспоминает слова Михаила Васильевича Субботина, отца друга детства и земляка Вовки Субботина: «Вышел я, отставной капитан, фронтовик, за ворота КПП, уволенный Никитой Сергеевичем Хрущевым по сокращению штатов в 1958 году с вещмешком, двумя банками тушенки, двенадцатью рублями в кармане и тремя малыми детьми на руках, стою и думаю — и это я, фронтовик-победитель, освободивший пол Европы? Ни кола, ни двора. Что делать, не знаю. Страшно стало, страшнее, чем на войне. Ни пенсии, ни квартиры, ни сбережений, вообще ничего. Потом, правда, все наладилось, фронтовиков еще уважали, но первое время очень трудно было».

Сейчас, конечно, все по-другому: и пенсия, и квартира, и льготы есть, но нет главного — веры в справедливость и в человека.

Однако, решение принято. Знать такова сегодня судьба советского офицера. Прощай служба, здравствуй незнакомая гражданская жизнь!

К сорока годам мы явно ощутили чудовищную пустоту, которая образовалась на месте прошлой жизни. Провал, пропасть. И что заполнить ее нечем. Как будто гигантская волна унесла целый мир. Оставив на берегу яркие бессмысленные обломки. И нас вместе с ними.

Страшно сказать, но даже страны, в которой мы выросли, не осталось.

Сибирцев давно понял, что в новую жизнь ему не вписаться. Многие его однополчане, бросив армию, подались кто куда «в судорогах выживания». Однако у большинства мало что получилось. Пропасть не пропали, но и жить не жили, перебиваясь с хлеба на квас, кто в охране, то есть в сторожах, кто в копеечном бизнесе.

Постоянная подпитка адреналином им была уже необходима, а, познав цену боевому товариществу, они попросту не способны были променять его на зыбкие и достаточно условные взаимоотношения штатских. Товарищ, одолживший полтинник до получки, — это одно, а товарищ, который прикрыл тебя под обстрелом, — совсем другое. На гражданке все иначе — каждый сам по себе и играет в свою дуду. После работы люди расползаются улитками, спешат укрыться в своих малометражных раковинах. Дружба лимитирована по времени и интересам.

В голову лезли привычные мысли о будущем. Вроде бы ничего не изменилось, но иногда, особенно в бессонницу, становилось страшно от мысли: что ж это — и все? Ведь, собственно, и не жил. Так — мотался с границы на границу.

Безусловно, очень сложно после двадцати лет яркой насыщенной кочевой жизни вдруг осесть и жить годами — близнецами, похожими друг на друга. Когда все идет на столько ровно, пресно и предсказуемо, что и зацепиться не за что.

Есть такая гипотеза, согласно которой человек рассчитан Создателем на сорок лет. То, что остается после — подарок судьбы или, в редких случаях, совсем другая жизнь. Иными словами — что-то вроде бонуса, великодушно даруемого нам природой, которой мы больше не нужны.

Он никогда не думал, что так сложно будет привыкать к гражданской жизни. Насыщенность и напряженность будней совсем другая. В армии за неделю происходит столько событий, сколько на гражданке, порой, и за год не произойдет. Вдруг появилось много свободного времени. Поначалу Сибирцев этим наслаждался, но вскоре заскучал. Имея гражданскую специальность, инженер по эксплуатации средств связи, он без труда устроился на только что открывшуюся квазиэлектронную АТС. Уйдя с головой в любимую работу, вскоре понял, что его рвения коллеги вовсе не разделяют. Большинство из них тяготилось трудовой повинностью и, придя на работу, с нетерпением ждали окончания рабочего дня. Все рационализаторские предложения и новшества в организации связи, которые предлагал Сибирцев, воспринимались в штыки, так как неизменно вели к улучшению условий труда и надежности связи, а в конечном итоге, к сокращению рабочих мест. «Инициатива — наказуема», — не раз напоминал ему начальник.

В свободное время Сибирцев наконец-то занялся своим бытом. Он строил гараж, с удовольствием копался на выделенных под дачу шести сотках, приобретал мебель и обустраивал новую квартиру.