Юрий Гаврилов - Записки комбата

— Шестьдесят скоро, — покачала головой Юля.

— Ну да, — отозвался Сибирцев. — И чего страшного?

В пятьдесят пять — супермен опять…

— Сибирцев.

— А?

— Ну не придуривайся. Все прекрасно понимаешь.

Покосившись на нее, Сибирцев вздохнул украдкой. И в сотый раз подумал, что с супругой ему повезло несказанно: в жизни она не учиняла скандалов с перепалками. Так, самую малость…

Она хотела сказать, конечно, что в шестьдесят, согласно законам природы, хоть ты тресни, а нет былого проворства и гибкости в организме, в опорно-двигательном аппарате. Что и реакция уже не та, и все поизносилось.

— Ладно, давай отложим душещипательную беседу на потом, мне еще на балконе надо полки поправить.

Сибирцев вышел на балкон, уселся в низкое старенькое кресло, для пущей конспирации разложил на ящике инструменты: ножовку, стамеску, молоток и гвозди. Ухмыльнулся не без цинизма.

Привычным движение он протянул руку к ящику, нащупал сбоку шпенечек и повернул его вправо, а потом и нажал. Сам ящик делал… Открылся небольшой тайник, достаточно вместительный, чтобы туда влезла поллитровая фляжка коньяка в лежачем положении. Имелись там еще пара-тройка шоколадных конфет и несколько грецких орехов. Классический схрон, в общем, за много лет так и не обнаруженный Юлией Николаевной Сибирцевой — хотя у означенной гражданки на эти дела имелся особый нюх.

Набулькав в стопку граммов пятьдесят, Сибирцев немедленно переправил их в организм, откусив половину залежалой конфеты, поудобней устроился в низком кресле и прислушался к ощущениям. Ощущения были самые приятные: пронесшийся по глотке сверху вниз легонький ожог расплылся в брюхе приятным теплом.

Сибирцев отправил следом вторую полусоточку, закрыл тайник и устроился в расслабленной позе, глядя с третьего этажа на идущих по тротуарам людей. Было уютно, хорошо и покойно.

Временами Сибирцев завидовал молодым, от которых его отделяло лет тридцать-сорок. Не молодости завидовал, а уж тем более не мастерству. Тут другое. Ребятки не застали перестроечные времена. Грустно и противно вспоминать, что творилось со страной, когда горластые правозащитники требовали урезать армию до парадного полка… И самое страшное, что им рукоплескали толпы. Порой казалось, что страна окончательно рушится в какую-то яму, которой и названия нет.

Молодежь уже не знает, что чувствовали те, кто служил тогда… А может оно к лучшему? А то получится классическое старческое брюзжание: мол, мы в их годы… а они лиха не хлебали, похлебку шилом не наворачивали.

Сергей прошел в свою комнату и лег на диван лицом к стене. Он закрыл глаза и тут же подумал, что если бы он ушел от Юли, то, наверное, через какое-то время вернулся обратно, потому что нельзя надолго уйти от совести. Юля была не только его человек, она еще сама по себе была порядочным человеком. А порядочность — это совесть. А совесть — это Бог.

Юля не умела врать физически. Для нее соврать — все равно, что произнести фразу на каком-нибудь полинезийском языке, которого она не только не знала, но никогда не слышала. Она была воспитана таким образом, что главная ценность — семья. Нужно сохранять ее любой ценой. Кризис пройдет, а семья останется.

Сибирцев ни о чем не жалел. Мои года — мое богатство… И все же присутствовала некоторая грусть — как же иначе, когда не пятьдесят. И даже не шестьдесят. Это на Юлю в ее полтинник с небольшим молодые на улице оглядываются, а на него уже фиг кто оглянется из этих, с голыми пузиками. Оно, конечно, и на фиг не надо. В принципе. Но все равно, висят года на шее, висят…

Хотя, замечу в скобках, история сорокалетнего союза двух сердец, которые все время рядом, совместно сражаются с невзгодами и делят радости, живут и стареют, — самая, на мой взгляд, интересная история любви на свете.

Честь имею!

Кривой Рог. Украина. 2017 год.