Тони Моррисон - Любовь [litres]

Едва дыша, она упрямо сдерживает слезы, которые могут появиться, подобно воспоминаниям. Но незабудки, разбросанные на обоях, кажутся куда более живыми во мраке, чем когда-то при дневном свете, и она задумывается, что ее заставило тогда полюбить этот узор. Чувство дома, наверное. «Когда я вошла в эту спальню, мне показалось, что я дома».

Знакомые шаги Кристин прерывают ее попытки вспомнить еще что-нибудь. Кристин нашла много нужных вещей: спички, коробку свечей, банку ананасового сока и несколько пакетиков порошков от головной боли. Она зажигает свечу и устанавливает ее в застывающем воске. Если получится открыть банку, Хид сможет запить соком порошок. Они обе молчат, пока Кристин с помощью молотка пытается забить гвоздь в консервную банку. Когда ей это удается, она раскрывает два пакетика и, высыпав горький порошок в рот Хид, дает ей сок. Она накидывает одеяло на плечи Хид, потому что ту начинает знобить.

Они обе приготовились к ссоре. «Кто виноват? Разве не ты это все начала, наняв воровку? А кто меня вынудил, побежав консультироваться с адвокатом?» И по чьей вине они теперь сидят в заброшенном здании, в семи милях от ближайшего дома, и теперь никто не знает, что они тут, а если бы и знали, то всем наплевать на обеих… Никто за них не помолится, да и они никогда не молились за себя. Но они воздерживаются от взаимных упреков – что зря тратить силы, когда одна расшиблась, а другая вспотела, как мышь? Сюда, в эту спальню, где одиночество похоже на комнату умершего ребенка, не доносится ни рокот, ни запах океана. Здесь будущее рушится следом за прошлым. Ландшафт за окном бесцветен. Просто бледная каменная гряда, и никому недостает воображения придумать что-то иное, потому что вот так оно в жизни и случается – о чем, в глубине души, всякий догадывается. Нерожденный мир, где звук, любой звук – царапанье когтя или стук перепончатых лап – как дар свыше. И где человеческий голос – единственное чудо и единственная необходимость. И речь, когда она наконец-то прорезывается, обладает силой преступника, помилованного после двадцати одного года тюрьмы. Внезапная, неприукрашенная, низведенная до голой ясности речь.

– Знаешь, Мэй всегда была не больно-то хорошей матерью.

– Во всяком случае, она тебя не продала.

– Нет. Но она меня выкинула.

– В Мэйпл-Вэлли?

– В Мэйпл-Вэлли.

– А я думала, ты сама хотела.

– Черт побери, нет, конечно! Но даже если бы и хотела, что с того? Мне было тринадцать. Она была моя мать. Она захотела отослать меня из дома, потому что он этого хотел, а она всегда все делала так, как хотел он. Ты была исключением. Она себя считала Папочкиной девочкой. Не тебя!

– Как будто я не знаю…

– Не сомневаюсь: она твою жизнь превратила в кошмар.

– И свою тоже. Я долгие годы была уверена, что она прячет вещи, только чтобы позлить меня. Я понятия не имела, что больше всего на свете она боится Хьюи Ньютона [59] Хьюи Перси Ньютон (1942–1989) – американский правозащитник, один из основателей партии «Черные пантеры». .

– Она считала, что «Пантеры» за ней охотятся?

– Не только они. И ей хотелось подготовиться загодя. На всякий случай.

– Ага! К настоящей революции, в которой двадцатилетние юнцы сражаются за то, чтобы завалить в койку шестидесятилетнюю тетку!

– Они могли бы сделать кое-что похуже.

– И сделали!

– Ты хоть одного встречала?

– Нет. К тому моменту я уже вышла из Движения.

– А стоило туда входить?

– Нет вопросов!

– Я называла тебя дурой, но ты у меня вызывала зависть. Ты была так увлечена…

– Что было, то было.

– Ты говоришь об этом как-то печально.

– Нет. Это просто так. Похоже, все началось с того, что нас продали, потом мы получили свободу, а потом сами же продали себя – но дороже.

– Кого ты имеешь в виду, говоря «мы»? Черных? Женщин? Или нас с тобой?

– Сама не знаю кого.

Кристин дотрагивается до лодыжки Хид – той, что не распухла.

– Уууххх…

– Прости!

– Наверное, и эта тоже сломана.

– Мы выберемся отсюда утром.

Кристин зажигает еще одну свечу, встает, идет к туалетному столику и выдвигает ящички один за другим. В верхнем находит цветные карандаши, холщовый мешочек, в среднем – россыпь мышиного помета и детские вещи: носочки, трусики, колготки. Она вытаскивает желтый топик и поднимает так, чтобы видела Хид.

– А это твой купальник!

– Неужели я была такая малюсенькая? А твой тоже там?

– Не вижу.

Кристин отирает пот с щек и шеи куском ткани и бросает его на пол. Она возвращается к Хид и с трудом усаживается рядом с ней. Пламя свечи освещает их руки, но не лица.