Тони Моррисон - Любовь [litres]

– Но ведь Хид устроила пожар! Она виновата! Почему Кристин надо уехать?

– Кристин мне не жена. Моя жена Хид. Кроме того, это ненадолго. Пока тут все не уляжется.

Вот так. Кристин, собирай вещи и отправляйся пожить в дом к однокласснице. На неделю или две. А знакомым скажут, что она «на каникулах», и кто хочет, пусть верит, а кто не хочет – то и не надо. Пусть Кристин позвонит подружке, потом Мэй возьмет трубку и обо всем договорится с ее родителями.

И вот тогда, стоя в своем роскошном платье, отороченном стразами, как какая-нибудь кинозвезда, Кристин и приняла окончательное решение. Он ни разу не взглянул на нее. Он только смеялся. А эта дешевка, эта его малолетняя сучонка-жена пыталась ее убить – ну, сейчас у нее не вышло, но когда-нибудь ей это удастся, а что же, он тоже будет смеяться, глядя на обугленное тело, плоть от своей плоти, и тоже все уладит – как какой-нибудь казус с не принятым к оплате чеком постояльца, или с опоздавшим к началу шоу музыкантом, или с жуликоватым оптовиком, надувшим его на поставке виски? Пока-пока, поживи у одноклассницы! Пока-пока, вы, психи! Надень свои ботинки, старик, посмотри вокруг и хорошенько запомни ее лицо, потому что больше ты ее никогда не увидишь!

Ты постоянно думаешь о смерти, говорила я ей. Нет, возражала она. Это смерть постоянно думает обо мне. Она в этом деле ничегошеньки не понимала. Она думала, смерть – это путешествие на небеса или в ад. Ей и в голову не приходило, что это в общем-то одно и то же. Ты можешь делать все, что хочешь, но только все – сама. Но так уж Мэй объясняла свою привычку копить и прятать, хранить и красть. Смерть пыталась вскрыть запертую дверь, и ей требовалось все ее хитроумие, чтобы отвадить старуху с косой. Ее дочка была разболтанным шарниром, тем слабым звеном, из-за которого Мэй могла все потерять. Кристин приходилось защищаться не только от старухи-смерти, вторгшейся в ее жизнь и лишившей ее отца, но и от живой смерти – нищеты, с которой Мэй, как и все чернокожие, была знакома не понаслышке. Вечно бездомная попрошайка, чья христианская вера требовала нескончаемой благодарности за тарелку маисовой каши. И ничто не пугало ее больше, разве что неодобрение белых. При каждом удобном случае она вспоминала, что мистер Коузи происходит из многовекового рода тихих преуспевающих рабов и бережливых вольноотпущенников – при этом каждое новое поколение приумножало состояние, оставленное предками. Она называла их независимыми подрядчиками. Сапожниками, швеями, плотниками, жестянщиками, кузнецами, разнорабочими и ремесленниками, которые оттачивали свое мастерство, доводя до совершенства, и обслуживали богатых заказчиков, которые щедро их вознаграждали. Плотники мастерили замечательные инструменты, жестянщики снабжали инвентарем лабораторию местного колледжа. Один кузнец нашел применение своему ремеслу на сельской конюшне, где быстро стал уважаемым работником, потом незаменимым и наконец – процветающим. И его репутация позволила ему требовать за свою работу не только ночлег и еду, но и денежное вознаграждение, и его требование было удовлетворено. Помаленьку, не спеша, согласно семейному преданию, они копили заработки для воспитания потомства, которому было суждено жить лучше, чем их родителям. Они вели себя тихо, не скандалили, не протестовали, не бузили, а просто ухаживали за лошадьми и поддерживали тесные отношения с авторитетными белыми. Во всяком случае так гласила причесанная легенда, авторство которой принадлежало неизвестно кому, но Мэй и мистер Коузи ею всегда бравировали. Он-то знал истинную цену этой легенде. Но Мэй слепо в нее верила, вот почему малышка Хид в мужской майке вместо платья символизировала в ее глазах конец всего – она была как навозная муха, случайно залетевшая в дверь и теперь жужжащая над столом с едой и, уж коли она собралась сесть на Кристин, грозившая осквернить ее грязью, в которой она с рождения копошилась. Но Мэй смирялась с их дружбой лишь до тех пор, пока не вмешался мистер Коузи. Тогда ей пришлось быстро что-то придумать. И если Хид и Кристин были готовы оставаться подружками и вести себя как родные сестры в угоду безрассудному капризу старого греховодника, Мэй это сразу пресекла. Коли прихлопнуть навозную муху она не может, то ей вполне по силам хотя бы оторвать ей крылышки и опрыскать воздух спреем «Рейд», чтобы мухе было нечем дышать – или превратить родную дочь в союзницы.

Жаль. Они же были всего лишь маленькими девочками. Еще год – и они будут сражаться до крови, и крови прольется немало. С открытым забралом, с презрением к смерти. И какой им в этом был прок?