Тони Моррисон - Любовь [litres]

Шестнадцать, ну, может, чуть постарше. И в баскетбол играет. Сразу видно.

– Ты вообще слушаешь? Я же делюсь с тобой важной информацией. Тебе бы надо все это записывать!

– Я и так запомню.

Через полчаса Джуниор снова переоделась в свой кожаный жакет. Увидев ее на подъездной дорожке, Ромен сразу подумал то же, что и дедушка, – и невольно ухмыльнулся.

Джуниор это оценила. Потом в точности, как ребята из мужского блока, он нахохлился и стал безразличным – готовым быть отвергнутым, готовым огрызнуться. Но Джуниор не дала ему времени опомниться – сразу рванула с места в карьер.

– Только не говори, что ты трахаешь и этих старушек тоже!

Тоже!

Волна смущения, окатившая Ромена, смешалась с всплеском гордости. Она предположила, что он способен на это . Что у него это было уже много раз, что он может выбирать женщину, какую захочет, – и даже парами, Тео, парами!

– Это они тебе сказали?

– Нет, но могу поспорить, они об этом думают.

– Ты их родственница?

– Еще чего! Я теперь тут работаю.

– И что делаешь?

– То да се.

– Что то и что се?

Джуниор оценила взглядом свой подарок судьбы. Она поглядела на лопату в его руках. Потом на его промежность, потом на лицо.

– У них там есть комнаты, куда они никогда не заходят. С диванами и тэ дэ.

– Да ну?

Ох уж эта молодежь, прости господи! Это у них по-прежнему называется влюбленностью? Волшебный топор, который одним взмахом отрубает остальной мир, оставляя лишь пару влюбленных, трепещущих от возбуждения? Как это чувство ни называй, оно перемахнет через любое препятствие, захватит самый большой стул, самый лакомый кусок, установит свои правила везде, куда бы они ни направили свои стопы, хоть в особняк, хоть на болото, и эгоизм влюбленности – вот ее красота. Прежде чем я замолчала и стала мурлыкать себе под нос, повидала я всякие спаривания. Обычно этих любовных соплей-страстей хватало на две ночи, хотя пыжились растянуть на все лето. Некоторые, те, кого затягивает любовный водоворот, заявляют исключительные права на настоящую «любовь», хотя потом все тонут в пене. Люди без воображения подкармливают влюбленность сексом – этим клоуном любви. Им невдомек, что бывают настоящие виды любви, лучшие виды, когда с малыми потерями все остаются в выигрыше. Правда, требуется интеллект, чтобы так любить – без надрыва, без реквизита. Но мир – это же та еще показуха, может, поэтому люди вечно стараются переигрывать, выволакивают свои чувства напоказ, на всеобщее обозрение, лишь бы доказать, что и они умеют выдумывать всякие небылицы, красивые и пугающие – вроде драки не на жизнь, а на смерть, и прелюбодеяний, и поджогов, устраиваемых с отчаяния. И, разумеется, терпят неудачу. Мир всякий раз их одолевает. И пока они заняты своей показухой, пока роют другим могилы, вешаются на кресте, бегают как полоумные по улицам, зеленые вишни тихо-спокойно краснеют, устрицы вымучивают из себя жемчуг, а дети пытаются ловить дождинки губами, думая, что капли холодные, а они не холодные, а теплые и пахнут ананасом, становясь все увесистее, и наконец падают быстро и тяжело, так что их и не поймать. Бедные купальщики торопятся доплыть до берега, а самые выносливые ждут, когда засверкают серебряные стрелы молний. Бутылочно-зеленые облака заволакивают небо, толкают дождь вглубь суши, где пальмы притворяются испуганными под порывами ветра. Женщины бросаются врассыпную, прикрывая волосы ладонями, а мужчины нагибаются пониже, прижимая женские плечи к своей груди. Я тоже бегу, наконец. Я говорю «наконец», потому что веду себя как хороший добрый ураган. Хотела бы я работать на канале погоды, бежать, нагнув голову, навстречу ветру, пока законники орут в свои мегафоны: «Давайте быстрее!»

Может, это оттого, что я родилась в грозу? В то утро только рыбаки в море да дикие попугаи в лесу сразу смекнули, что дело плохо. Моя мать, выбившаяся из сил от долгого ожидания запоздалых родов, вдруг вскочила с кровати и решила развесить белье. И лишь потом она сообразила, что ее опьянил чистый озон, которым наполнился воздух перед грозой. Когда белья оставалось еще полкорзины, она заметила, как вокруг стало черным-черно, а тут и я начала проситься наружу. Она кликнула моего отца, и они вдвоем приняли меня под проливным дождем. Можно сказать, то, что я вынырнула из околоплодных вод прямехонько под дождь, сыграло важную роль в моей судьбе. И еще, полагаю, немаловажно то, что я впервые увидела мистера Коузи, когда он стоял в море и держал на руках Джулию, свою первую жену. Мне было пять, ему – двадцать четыре, и до той поры я ничего подобного в жизни не видала. Она закрыла глаза, ее голова покачивалась на волнах, голубая ткань ее купального костюма то вздымалась, то опадала, подчиняясь ритму волн и силе его объятий. Она подняла руку, тронула его за плечо. Он перевернул ее на грудь и направился с ней к берегу. Я тогда решила, что слезы навернулись мне на глаза от солнца, а не от явления из моря этой бездонной нежности. И через девять лет, услыхав, что он ищет кухарку, я со всех ног помчалась к его дверям.