Поселок Харп. Ямало-Ненецкий округ. Зона «Полярная сова». Поселение, обдуваемое ветрами со всех сторон, завернутое в белое полотнище пахнущего смертью ледяного савана, словно заранее готовящее мир к вечному сну и вечной же мерзлоте. Кроме ПЖ (или ПЛС, пожизненно лишенных свободы, как зовут их охранники колонии) — их тут около трехсот, — тут живет около шести тысяч человек. Ну как живут — сидят, служат, охраняют тех, кто сидит. Захарин на местные условия никогда не жаловался, писем в администрацию не писал. Условиями типа доволен.
В такие колонии, как «Черный дельфин», «Белый лебедь», «Пятак» на острове Огненный и «Полярная сова», приезжают все новые и новые «постояльцы» со всей страны. Здесь написана не только российская современная уголовная история, но и ее география. Сюда едут признавать свою вину или не признаваться вовсе, едут виновные и безвинные — каяться, просить на коленях у Бога еще одно утро, еще один день и еще один вечер, а потом снова и в последний раз молить его у вечно зажженной свечи собственной совести и медленно умирать. И не сдаваться.
Туман начинал рассеиваться. И то, что открывалось за его спиной, за молчащей серой пеленой тумана, было еще страшнее. Вместе с отражавшейся в небе белой стеной снега появлялось такое же безжизненное белое солнце, от которого совсем не было тепла. Зато от него шел свет — страшный, пугающий, перед которым многие готовы встать на колени. Оно всходит в каждом нашем сне из-за снежного горизонта, пугая нас окриками конвоира и кашлем собак. Солнце бьет лучом своего прожектора нам в глаза. Мы боимся их поднять и признаться в том, что очередной побег не удался. Боимся увидеть это страшное белое слепящее солнце в виде тюремного прожектора, не греющее вовсе, но готовое нас спалить.
Каждый сон заканчивается одинаково. Нас догоняют собаки. Но сейчас еще есть время. Мы слышим их нервный прерывистый лай, они еще в ста-двухстах метрах позади. Они нас догоняют. Всегда. Каждую ночь. Но пока есть силы — надо бежать…
Я просыпаюсь именно в этот момент. Эта стая то ли собак, то ли волков, во сне окружавшая меня всю ночь, гнавшая меня в глубину леса, солнце за ветками которого скрывал туман, уже разбегалась в разные стороны, словно их кто-то спугнул. Дорога качала и бросала меня из стороны в сторону. Я ехал в «Сову». Светало. Где-то вдалеке ударил колокол. Один раз.
Путешествие в ад
Еще задолго до того, как ты тут оказался (говорят, что зэки сами назвали колонию в Харпе «Полярной совой»), ты пытаешься у первого встречного, кого только можешь здесь вообще встретить, разузнать о ее внутреннем мире поподробнее. «Красные» ли здесь, много ли «воров», что за легенды сложены про эти места, не обижают ли тут простой мужицкий народ. И постепенно словно втягиваешься: тебе начинает казаться, что это ты тут уже сидишь — как все эти люди, каждый из которых в свой день спрыгнул с подножки этапного «Столыпина», и сбросил с себя всю гражданскую одежу, как старую ненужную кожу, при первом же медосмотре, и получил свой первый удар дубинкой. Они тут живут. А ты только что приехал — ты вроде бы еще снаружи, но тебе кажется, что внутри, и очень давно…
Я помню один эпизод в Бутырке, где в камере, в которой вместо положенных тридцати человек сидело и жило около девяноста, мне срочно понадобилось поговорить с одним пожилым заключенным (у него накануне умер отец, он этого еще не знал, а мне нужно было ему это как-то сказать). Мы спрятались с ним за дальней шконкой, у решетки окна, чтобы тихо переброситься двумя фразами. Я помню лица надсмотрщиков, их наполненные ужасом глаза, ищущие меня в глубине бутырского смрада, боящиеся потерять меня хоть на секунду. А если бунт? А если у него лезвие? Ты не думаешь об этом, ты сам окунаешься в эту среду полностью. Но это только на первые час-полтора. А вот потом хочется выйти. И, покидая стены «крытки», ты сразу оглядываешься — точно ли она осталась за твоей спиной? Точно ли ты уже вышел?..
А на острове Огненном под Вологдой, где, кроме ПЖ, сидят и, скажем так, «обычные зэки» на строгом режиме (лет по семь — десять срока), я после короткого разговора пожал руку одному неприметному лысому пареньку. Его звали Равиль Дашкин. Он просился в Чечню — хотел кровью искупить свой долг и свои грехи (как он говорил, по крайней мере). Я пожал ему руку, после чего один из надсмотрщиков тихо так, чтобы только мы слышали, прошептал: «Ты кому руку жмешь? Он же труп уже». Да, за живых пожизненников тут не считают. По многим признакам они такими и не являются: в переписи населения не участвуют, в выборах участия не принимают. Призраки, одним словом. Целая армия призраков. Жизнь этих призраков, а именно одного из них, мне предстояло детально изучить. Хотя бы для того, чтобы рассказать о нем читателям его же книги…
Читать дальше