Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

Что известно про «Полярную сову»? Самая секретная тюрьма-«крытка», основанная в 1961 году, тщательно скрыта от чужих глаз и разделена на три части: в одной отбывают наказание приговоренные к строгому режиму (около 300 человек), в другой — пожизненно осужденные (всего 330), а третья — это колония-поселение (порядка 100). На территорию, где сидят ПЖ, не ходят в гости, тут не любят журналистов, тут свой мир. О ней очень мало писали. Журналистка «Новой газеты» когда-то давно раскопала историю о том, что в «Полярной сове» вдруг невероятно выросла статистика признательных показаний (как такая статистика растет в иркутском СИЗО, мы уже знаем из книги Михаила Захарина), были публикации о том, как под пытками тут выбивали показания, был скандал, потом все стихло, продолжения не было. Тут, за Полярным кругом, вообще другой уровень звукоизоляции. И новости сюда приходят сразу в автозаке, как когда-то приехал в это место под усиленным конвоем некий Михаил Захарин, которого областной суд Иркутска 25 декабря 2006 года приговорил к пожизненному заключению с отбытием наказания в исправительной колонии особого режима.

За все последующие годы из его родной Сибири в колонию приходило не так уж и много новостей. Но вот, например, недавно пришли сразу две: 11 февраля 2018 года стало известно об отстранении от должности главы региональной ФСИН генерал-майора Анатолия Киланова. Он был заподозрен в поборах с подчиненных. А 12 февраля был найден повешенным заместитель Киланова по хозяйственной части Виктор Шевченко, как говорят, ответственный за хранение милицейской «черной кассы». Такие новости в «Сове» воспринимаются без эмоций, спокойно — как будто с другой планеты. Тут и есть другая планета. И другой информационный мир.

Мне ранее приходилось слышать, что даже отъявленные злодеи, прошедшие через десятки лагерей, говорили, что пережить можно что угодно, но только не «Полярную сову». В неофициальном рейтинге самых страшных тюрем России ее негласно поместили на первое место. Несколько лет назад один из арестантов этой тюрьмы передал «на волю» письмо (оно было опубликовано в интернете и доступно для прочтения до сих пор), где рассказывал страшные вещи. К примеру, что на заключенных здесь натравливают овчарок, что бьют за малейшую оплошность резиновыми палками, что в туалет выводят по графику, что на еду отводится ровно пять минут и человек берет ровно столько пищи, сколько может за раз запихнуть себе в рот. С тех пор вроде бы ситуация изменилась. И относиться к арестантам стали более человечно. Но даже если ты прямо сейчас сидишь на железнодорожном полустанке в километре от зеленых кованых железных ворот «Совы», слушаешь вой злого ветра и чувствуешь себя в меру свободным, ты не перестаешь помнить, что где-то тут, за высоким забором с колючей проволокой, мир устроен совсем иначе. Как нам и не снилось в наших самых тревожных снах…

…Зеленые тетради с густо исписанными внутри листами, именно исписанными мелким арестантским почерком и обычной шариковой ручкой, с виду представляли собой скорее конспект студента, прослушавшего многолетний курс лекций. Уверенный, сильный почерк, крепкая нить написанной от руки жизни. Чужой жизни, за летописью которой я сюда приехал. Когда я впервые приехал в Харп по просьбе друга, я должен был всего лишь забрать эти тетрадки, эту рукопись арестанта «Полярной совы»…

Тот, кто много ездит на поездах, наверняка давно перестал обращать внимание на стук шпал. Они словно в домино играют, меняются местами, бьют по очереди, стонут, почти поют. И алюминиевая ложка в казенной чашке вторит им целыми часами — то ли успокаивая, то ли убаюкивая. Это и есть почти что фольклорный гимн нашей огромной, длинной и бескрайней страны. Под эти звуки русской дороги ты, читая эту книгу-откровение, вдруг с головой окунаешься в неведомый мир, спрятанный от нас колючкой, словно отгороженный от нас сейчас нестираной занавеской, висящей на окне купе. Скрытый шумом железнодорожных шпал или песней блатного радио. Или звоном подстаканников из вагона-ресторана. Этот мир вроде бы рядом, вокруг нас. Каждый твой сосед в этом поезде может быть оттуда. Я оглядываюсь. Я сейчас в вагоне один.

Прижавшись к замерзшему снаружи окну вагона и прекрасно понимая, сколько дней и ночей слушать мне тут эту музыку «шпал и стаканов», я трепетно, словно боясь потерять какие-то буквы, вгрызался в эту рукопись, параллельно записывая все свои впечатления в блокнот. О чем-то я, конечно, слышал впервые, что-то казалось мне знакомым — многие арестантские судьбы похожи друг на друга. Но эта была особенной. Не потому, что ее автор сумел так подробно и детально изложить каждую минуту своей неволи, но и потому, что такой неволи никому не пожелаешь — даже заклятому врагу. Очевидно же было вот что: эта рукопись была для ее автора делом жизни, ребенком, миссией — именно так к его труду можно и нужно относиться. Вне зависимости от того, симпатизируете вы ему или нет. Оправдываете или осуждаете.