Бенджамин Вуд - Станция на пути туда, где лучше

Замок заскрежетал под напором чего-то железного. Дверь резко распахнулась, хлынули яркие солнечные лучи, заструились сквозь меня. И первой, кого я увидел, была констебль Миллен – бросилась ко мне с одеялом. Я сидел на размокшей картонной коробке; констебль Миллен укутала меня одеялом, сгребла в охапку. Я был весь в моче. Ее это не смутило. Я уткнулся в ее форменный китель, теплый и мягкий, и понял, что я в безопасности. Радио скрежетало над самым ухом. Она ни слова не говорила, несла меня молча. Я смотрел снизу вверх на ее лицо, на плотно сжатые губы. На лбу у нее, прямо под волосами, темнела родинка, как пятно от чая. Она излучала силу. Несла меня на руках, и с каждой секундой сила передавалась и мне. Хоть и не мама, все равно хорошо.

Во двор меня не выпускали, пока не опечатали сеновал. Констебль Миллен усадила меня на нижнюю ступеньку лестницы, а сама ждала, опершись на стойку перил, и разглядывала бабушкины картины.

– Сейчас придут врачи, осмотрят тебя, – сказала она. – Ищут, где встать “скорой”, слишком много там скопилось машин.

Я кивнул.

– Рука у тебя, скорее всего, не сломана. Жаль, что я насквозь не вижу, рентгеновские глаза не работают. А здорово было бы, правда? Видеть все насквозь! У меня в детстве были рентгеновские очки. А у тебя были когда-нибудь?

Я мотнул головой.

– В моем детстве у всех были. Их даже по почте заказывали, по каталогу. А на самом деле барахло – из бумаги и цветного пластика.

Еще чуть-чуть, и я бы улыбнулся.

– По-моему, если рука хоть немного шевелится, это хороший знак… Я однажды сломала ключицу, так несколько недель проходила в гипсе. С лошади упала – легко отделалась. С тех пор к лошадям и близко не подхожу…

Я понимал, что болтает она не просто так, а ради меня. Делает вид, будто ничего не случилось, – и на том спасибо. Но я нуждался в другом. Когда я спросил, что с моей мамой, она крепче вцепилась в стойку перил.

– Точно не знаю, дружок, мне ничего не сказали. Давай посидим еще минутку, подождем, хорошо? – Она втянула носом воздух, сглотнула. – Тебя отвезут в больницу, проверят, все ли в порядке. Даже сирену включат, если попросим.

Я попробовал встать, но ноги не слушались.

– Охохонюшки… осторожней. – Она подсела ко мне. – Давай подождем.

Я не удержался:

– Он поехал ее встречать.

– Кто?

– Папа. Его нашли?

– Честно скажу тебе, Дэниэл, подробностей я не знаю. Идет следствие, вот и все, что я могу тебе сказать. Но я узнаю, хорошо? Спрошу у сержанта.

– Он хотел ей позвонить на мобильник и договориться, где встретиться.

– Тоже уточню у сержанта.

– А можем мы ей позвонить, прямо отсюда? Номер я помню. Мне нужно знать, что у нее все хорошо. Нужно знать, что она…

Констебль Миллен сжала мое колено.

– Сейчас, дружок, лучше нам с тобой подождать, а полиция пускай работает. Положись пока что на нас.

Ничего не сказали и врачи “скорой”. Измерили мне температуру, пульс, осмотрели руку, спросили, хватит ли у меня сил дойти до машины, – я ответил “нет”. Но от всех моих вопросов они отмахивались (“Солнышко, моя работа – руку тебе перевязать. Больше ничем помочь не могу, к сожалению”) и ссылались на полицию (“Полиция разберется, не волнуйся”). Меня усадили в кресло-каталку и повезли по коридору, а оттуда – во двор, по усыпанной гравием дорожке, мимо сараев. Собаки лежали во дворе мертвые, с вываленными языками, возле их ног белели номерные таблички размером с бумажник. Меня побыстрей провезли мимо. Полицейские в форме опечатывали овчарни. Другие, в синих комбинезонах, с огромными фотоаппаратами, шли к сеновалу. Бритые верзилы в форменных рубашках оглянулись на меня. Подъездная дорожка была пуста, но у ворот стояли в ряд машины с синими мигалками. За ними – “скорая”.

– Побудь здесь с врачами, Дэнни, – сказала констебль Миллен. – А я за вами следом поеду, хорошо? Попробую что-нибудь для тебя разузнать, дружок. Постараюсь. – Она тронула меня за плечо и устремилась к другим людям в форме.

Снова встретились мы через час, в больнице. Она зашла ко мне в одноместную палату следом за долговязым очкастым полицейским. Форменную куртку он нес через плечо, продев в петлицу палец, как школьник, оставленный после уроков. Он сел в ногах моей кровати и представился: инспектор Барбер, из сыскной полиции Камбрии.

– Можешь звать меня просто Грэм. – Он улыбнулся. – А с констеблем Миллен ты уже знаком. – Он улыбнулся и ей. – Что ж ты не сядешь, Дэзи? Не люблю, когда над душой стоят.